Сибирские огни, 1975, №7

рыба. Ее в сметане царям-батюшкам подавали. Бросим люто жить. Вась­ ку уразумлю. Пусть от госдобра напрочь отринет. Не в людей, в лунати­ ков превратились. Ночами шарим. Бабка Акулина косая и то подзюзю- кивает: «Вышла я ночью корову посмотреть — взмычала что-то неладно, а у лесопильни не то тень антихриста мелькнула, не то тень Васьки Соро­ кина». Вот и возьми за руб с полтиной. Сейчас такое время, что и у стол­ ба глаза есть. Контроль. Не могу шарабориться в госкармане. Зырка- стые люди стали. Или хочешь, чтобы я через окно в железную клеточку смотрел? Этого ты хочешь, мымра? Че молчишь? Спрячь тряпье. А лож­ ки на стол кинь. Пора уже на серебре поесть. Хватит, нахлебались тюри деревяшками... Спрятай все, а то так за волосья оттягаю —лязг по зубам прокатится... Председатель смотрел на Федора Сорокина и не узнавал его. На ра­ боту выходит первым. На собраниях дельные советы подает. Проходит мимо — глаза не в землю, как раньше. Прямо, гордо смотрит. Улыб­ нется— вспышкой магниевой лицо озарится. Верит и не верит в такое перерождение председатель Ермил Иванович Калистратов. Стоял мужик на самой последней грани. Турнуть его хотел из колхоза. Неужто учуял, образумился? Пора бы. Гляди — под занавес какой фортель выкинул: за свои гроши бульдозериста нанял, дорогу разровнял. И свой участок и чу­ жие. Деньги, конечно, ему компенсируем, но не каждый додумается до такого. Только с великого похмелья или, наоборот, с самой ясной головы взбредет подобное решение. Председатель хочет верить, что у колхозни­ ка была в это время ясная голова. Вся сорокинская жизнь прошла на глазах Ермила Ивановича. По­ мнит его маленьким, когда он лазил в колхозные горохи, набивал струч­ ками берестяную набирку с выкрашенным от ягоды нутром. Помнит, как отвинчивал болты от льномялки. Учился Федька мало и дрянно. Выйдя за школьный порог, он тут же забывал все правила и шел на пруд давить пятками изворотливых лягу­ шек. Ему нравилось «гнать их к водопою» и смотреть, как они звучно шмякаются в зеленую тинную воду. На машины Федька смотрел со страхом. Ни разу не появилось жела­ ние сесть за рычаги, разобраться в мудреной работе двигателя. Все ему казалось, что какой-нибудь блок в конце концов не выдюжит. Скопив­ шиеся газы разнесут трактор вдребезги, а один осколок обязательно при­ дется по Федькиному виску. Любил он запоминать мудреные слова. Произносил их при удобном случае. Почти всегда невпопад. Гутьке он объяснился так: «Катет моей мечты примерно таков, что я тебя могу любить фигурально». — Учись, Федька! Книги читай! — говорили ему. — У меня от них мозги шеперит. Руками буду работу делать, в по­ мощь машине вклинюсь. Смеялись, потешались над ним. А он разумел так — раз смеются, значит, и в дурачках проходить можно. Юродивые —божьи дети. Бабка Акулина косая так говаривала. По головке гладила. То блаженным на­ зывала. То скоморохом. Пусть хоть как называют да работенки помень­ ше наваливают. Потешай народ честной. Кормись. — Федюха, изобрази царя Николашку. — Вам его каковского? До большой советской революции или после кончины трона? — Давай того, когда по короне дали раза. Парень каким-то образом умудрялся вдруг выдавить соплю из нозд­ ри. Она повисала, не падая. Он ее подшмыгивал, на Весу держал. Голова и руки паралитично тряслись, а в глазах скапливалось столько непод­ дельной скорби, что публика хомутала руками животы. — Тит, иди молотить!