Сибирские огни, 1975, №6

ке одном. В костеле. Ну, в церкви, но-нашему. Так там орган был. Весь из трубок. Как этот свисток. А играл здорово! Такого звука я и не слы­ хал. Аж мурашки по спине! — и, будто признаваясь мне в чем-то очень сокровенном, добавил: — С Гретхен я там был... С ней. Она меня под руку держала. Крепко... О чем уж она думала... Я ведь пробовал найти ее. Да! Была одна оказия, ну я и сделал крюк, завернул в городок их. Дом нашел. Заколочен. Соседка какая-то вышла. А что я по-немецки? Не понимаю. Дал ей листок, говорю, напиши. Она накарябала несколько слов. Потом мне наш лейтенант перевел. Вообще фатер Гретхен помер. Сердечный приступ. А сама ушла в неизвестном направлении. Вот так... А я, знаешь, что? Я написал свой адрес и сунул в замочную скважину. На всякий случай. Вдруг она вернется да и напишет... Вот какой у тебя дядька дурной-то был!.. Нет, не сумел я в ту минуту произнести самые простые, но ласковые слова для дяди Феди, хотя его признание о том, что он все-таки пытался найти Гретхен, очень мне пришлось по сердцу. Дядя Федя сильно похудел, усох, куда девалась широкая грудь и мощные мускулы на руках, даже ростом, кажется, стал меньше, заметно прибавилось седины и морщин, хоть и рановато было ему окончательно записываться в старики-то. От него постоянно попахивало водочкой, и он все бывало оправдывался при встрече с родней: «Вы уж простите солдата, маленько отхлебнул». Дядя Федя уже не мог работать шофером, и его перевели в слесари- ремонтники,— это, кажется, совсем его надломило. Но он еще храбрился, хватался за самую трудную, самую грязную работу, от которой отказы­ вались другие. Все работали на ямах, а дяде Феде, чаще всего, ямы не хватало, и он привычно вползал под машину и ковырялся, лежа на спи­ не. Однажды он снимал задний мост, открутил несколько гаек, и тот сорвался ему всей своей чугунной тяжестью на грудь, аж ребра захрус­ тели— видно, оставшиеся болты проржавели и сломались. Дядя Федя, скорее всего, потерял на некоторое время сознание, но, очнувшись, на помощь ввать никого не стал, выполз из-под машины и отлеживался с полчаса возле нее. Он мне рассказал об этом случае с усмешкой, с небрежной отмашкой: — Ну, сорвался, будь он неладен! Я даже пукнул с испугу, язви его! Ага! Ребра старые, зачерствели, хоть затрещали, но выдержали. Титьку одну придавил. Ну, да мне чо, я ж не баба. Отлежался. Эка не­ видаль! В цирке видал Жеребцова-силача? По нему целый грузовик проезжал, и то ничо. А тут один задний мост. Да ну его в задницу! Еще говорить об этом!.. Он, как водится, был слегка навеселе, но и трезвым наверняка гово­ рил бы то же самое. У него остался прежний, чуть хрипловатый, но сильный голос, и не забывал он своей гитары, и при каждой нашей встрече брал ее в руки, и мы пели с ним полузабытые песни. Новым и совсем непохожим на дядю Федю стало то, что он несколь­ ко раз затевал ссоры с соседями, вернее сказать, с соседками, со стару­ хами. Шумел, кричал, колотил себя в грудь, что он их защищал на фрон­ те, а они не позволяют ему половнчншко с балкона вытрясти. Да он из них душу за это вытрясет! Он сам мне об этом рассказывал, и как я за­ метил, не без некоторого удовольствия: вот я каков, несмотря ни на что, голыми руками не возьмешь... А силы его все заметнее таяли, сердце стало сдавать. Как-то утром не смог пойти на работу, пришлось вызвать врача, та послушала'его и прописала строгий постельный режим, пригрозила больницей. Дядя Федя шутил: