Сибирские огни, 1975, №6

но постоянно. Кончились отпущенные ему природой силы души его и тела. Но он ни на один день не бросал свою шоферскую работу и, несмот­ ря ни на что, был на хорошем счету. Дядя Федя принадлежал к числу тех мастеровитых людей, которые, не заботясь о внешней красоте и изяществе, умели из подвернувшегося под руку барахла смастерить »се, что угодно, хоть самолет. Видимо, поэтому ему вечно доставались самые расхлестанные, езженые-переез- женные грузовики. Мало чего оставалось в них родного, заводского, разве что рама да кабина, а мотор и все окружающее его детальное многообразие, не говоря уж о колесах, коробке передач и прочем, меня- лось-заменялось много раз. Получив такую машину, дядя Федя несколь­ ко дней испытывал ее на разваливаемость, выясняя, что еще можно со­ хранить, а что надо выбросить, сам точил, нарезал, выбивал, выпиливал недостающие части. Если не было нужного металла, подходящего инст­ румента, чтобы изготовить похожую на заводскую вещицу, она заменя­ лась хитроумной системой, переплетением проволок, тросиков и обык­ новенных гвоздей. Зато после этого машина работала почти безотказно. А если и за­ барахлит, дядя Федя выдернет из-под сиденья какой-нибудь болтик, отрывок изоленты или еще что-то в этом роде, откроет капот и, не глядя, сунет в нужное место, глядишь, грузовик крякнет и снова побежит. Я не раз ездил с ним еще до войны и после войны по разным, теперь уж забытым, поводам. На ровной дорожке дядя Федя любил придавить железку и выжать приличную скорость, так что грузовик его переставал трястись и стучать, а принимался свистеть каждой щелкой на разные голоса, будто загрузили его целой стаей певчих птиц. Так под веселый свист и летел он на птичьих крыльях, радуя и удовлетворяя шофер­ ское сердце. Но в обычное, рабочее время, особенно если был груз, дядя Федя вел машину с осторожностью и неторопливо, не боясь, однако, никаких расстояний и дорожных препятствий. Любая грязь и колдобины были ему нипочем. Случалось, выстроится целая колонна новеньких, свежень­ ких, молодых ЗИЛов перед каким-нибудь дорожным нырком, в котором уже барахтается кто-то, дядя Федя подъедет, осмотрится, померяет пал­ кой глубину, потопает по обочине и потихоньку тронется, бочком объез­ жая молодые машины, и, ни разу не буксанув, не захлебнувшись, выбе­ рется на ровное место. А там и другие за ним потянутся. К машине он относился, как к лошади. Внешне это выглядело за­ бавно. Похлопает дядя Федя ладошкой по бортам, как по бокам, посту­ кает ногой по заплатанным скатам и скажет: — Чегой-то ты, Пегашка, отощал у меня. Да и копыта все стерлись. Сам посмеивается и даже подмигивает мне: — Мы с ним теперь не участвуем в бегах-то. Уволили. Навоз возим. Ну, иной раз охота же пробежаться по-молодому. И, усаживаясь в кабину, все шутит: — Тпру-тпру, Пегашка! Не балуй! Сейчас поедем. Ну, трогай! Бен- зинчику попил, маслицем заправился, теперь давай-ка беги крупной рысью. Эх, пошла, любезная! Ах, ты куня-Ваня сел на баню! Во как ле­ тит! Пади! Пади! Пегаш разошелся. Шутит и шутит дядя Федя. И, может быть, в глубине души и созна­ ния думает и чувствует вполне всерьез. Ну, хотя бы о том, что было и что прошло безвозвратно. Или о том, что вдруг и на самом деле, разбе­ жавшаяся, разогревшаяся машина, установив все связи всех частей сво­ их, стала способной что-то ощутить... В одно время дядя Федя совсем было воспрянул и оздоровел, снова повеселел и приохотился к жизни,