Сибирские огни, 1975, №6

Виталия (его похоронили рядом с отцом). Уже все отплавались, от- вздыхались, и все мы стали беспокоиться за нашу бабу Щуру, совсем ослабевшую, мы с дядей Федей поддерживали ее с двух сторон, и кто то сказал: — Ну, пойдемте, родные мои... Вот в этот момент Капитолина вдруг бросилась на могилу Виталия и забилась на ней, заголосила на все кладбище. И столько было в голосе ее искренней боли и горечи, что никого из нас не обескуражили слова, которые выкрикивала она нараспев, как опытная деревенская пла­ кальщица. Были эти слова обыкновенны, просты и до обидного знакомы. Впро­ чем, как и само горе, заставившее Капитолину выкрикивать их: «Род­ ненький ты мой! Да на кого ты меня покинул? Да зачем же ты ушел во сыру землю? Да и как же я без тебя бу-уд-у?..» Мы все невольно обтановились. Нам уже было известно, что у Ка­ питолины появился новый муженек. И вдруг этот взрыв, эта боль — мы сразу поверили, что это вовсе не поддельное. Не такой человек Капито­ лина. Да и зачем ей перед нами актерничать, никакой от этого корысти. Новый муж? Да, может быть, это обстоятельство более всего и бросило ее на мо­ гильный холмик. И будто бы она за всех за нас сделала последнее, очень важное, чего и не хватало еще, чтобы уйти с кладбища, оставить в одиночестве эти могилы... Мы надолго расстались. В последние годы я виделся с дядей Федей редко, с перерывами в пять-шесть лет, и оттого особенно ясно замечал, какие изменения происходят в нем, как теряет он многое из самых при­ влекательных своих черт. Сразу после войны ему, фронтовику-комму- ннсту, предложили должность завгара в крупном автохозяйстве, но, как и следовало ожидать, дядя Федя отказался. Тогда его рекомендовали шофером на легковую машину, и он года два возил, как в давние дово­ енные времена, одного из руководителей города. Однако дядя Федя и с этой работы ушел, пересел на привычную грузовую. Он долго не сни­ мал своего армейского обмундирования и все ходил в полинявшей гим­ настерке и в поистрепавшейся шинели. Он опять жил в своей комнатке на Бурлинской, откуда сбежала непутевая Дуська. Был одинок. Но года через три-четыре после войны его все-таки приласкала Катерина- парикмахерша. Она была маленькая, худенькая, чернявая, на правой кисти шрам от тщательно вытравленной наколки. То и дело говорила: «Всегда пожалуйста!» Скажет дядя Федя мне: «Ну, ты, племяшок, не забывай старика, в следующий приезд заходи обязательно». И Кате­ рина тотчас добавит: «Всегда пожалуйста!» Дядя Федя ходил к ней бриться и стричься, по пути было, потом в привычку вошло. Так и сошлись. Судя по ее возрасту, юность и ранняя молодость Катерины совпали с войной. Видно, всякой жизни пришлось ей хлебнуть, оттого она и над­ ломилась. Катерина пила. Регулярно, ежедневно, упорно, хотя и стара­ лась это скрыть от окружающих. В долгие пьяные ночи рассказывала она дяде Феде жестокую правду о своей жизни. Он ее жалел. Наверное, да­ же был к ней привязан. Но однажды ранним утром, в тяжелом похмелье, Катерина повеси­ лась в сенях, зацепив бельевую веревку за ржавый гвоздь, который все же выдержал ее легкое, почти бесплотное тело. У дяди Феди отнялись ноги, увидел Катерину и упал на колени, выполз на крыльцо, стал звать соседей, а голоса тоже нет — один хрип. И пошел дядя Федя по оставшимся годам своей жизни самым лег­ ким путем — тоже стал выпивать, не так чтобы до бессознательности,