Сибирские огни, 1975, №6

ния выпить и скупо говорит о своей фронтовой жизни. Рассказал, как был ранен. Подстрелили его под Тихвином. Служил он в связистах, тас­ кал катушку, тянул провор от передовой в тыл, из тыла к передовой. Был он в тот момент на дереве, на высокой сосне сидел, тишина и белиз­ на кругом. Вспомнил, как с Федором трапецию на тополях прилаживали. Стали постреливать. Боли не почувствовал, только жжение, подумал, что нога затекла, но, пока спускался вниз, в валенке мокро стало от крови, а на земле и ступить не смог на ногу. Рассказывал Виталий спокойно, с усмешкой. Казалось, ему только смешное и запомнилось. Вот едут в эшелоне, в теплушке, и не оказалось в ней отхожего места, а тут одного припекло, кто-то советует: давай, мол, на саперную лопатку, а я подержу ее. Он было согласился, ремень рас­ стегнул, а все глядят на него и ржут, он и застеснялся... В другой раз, в землянке, .какому-то любителю поспать ноги прово­ дом связали и заорали в несколько глоток: «Подъем! Тревога!», ну, он, естественно, брякнулся на всеобщее удовольствие. * Но все эти рассказики-шуточки совсем не подходили к Виталию, казались просто выуженными из многовековых пластов солдатского юмо­ ра, а о главном он нарочно молчит. Вскоре Виталий не выдержал. Он ушел на целый день и вернулся поздним вечером, пьяный, без шапки-ушанки, в расстегнутой шинели. Хотя на ногах стоял он твердо, но глаза блестели совершенно по-дикому и, казалось, никого и ничего не видели. Не раздеваясь, он сел прямо на пол у топящейся печки, открыл дверцу и стал греть, протягивая к огню, руки. Он поманил меня и велел сесть рядом, обнял за плечи и заговорил: — Ты не знаешь, что я видел. Не довелись тебе никогда такое уви­ деть. Ты думаешь, дядя Витя все шуточки шутит? А я... Я однажды чет­ веро суток не спал. Все шли и шли. Отступали. Чтоб тебе никогда не узнать, что такое отступление. Без жратвы, без воды. Коней дохлых жра­ ли. Спали на ходу. Сцастье, если удастся за пушку, за ствол, вот так, скрестив руки, уцепиться. Ноги идут, а сам спишь... А вот был случай. Спим в землянке. Зимой. Я вдруг просыпаюсь. Духота, дышать нечем. И спать охота, да меня будто кто подталкивает — выйди на улицу, проды­ шись, выйди. Я выхожу. Часовой. Чо, говорит, не спишь? Душно, мол. А он, часовой-то, наш, новосибирский парень, советует — иди во второе от­ деление, у них землянка просторнее. И я пошел. Только слышу такой зна­ комый шелестящий свист нарастает. Наслушался я их. Это снаряд. Я тут же под первую сосну и брякнулся. И сейчас же взрыв. Рядом совсем. Меня аж подбросило, и я улышал, как корни у сосны затрещали под зем­ лей. Полежал немного, встаю. И что же ты думаешь? Ты представь толь­ ко себе. От землянки той... В которой я еще три минуты назад тому был... Одна воронка осталась, да дымок, вьется... Всех сразу. Прямое попада­ ние. И часового моего... Каково? А? Они ведь все живые были. Теп­ ленькие от сна... Дядя Витя заскрипел зубами и прижал ладони к лицу. Он и позже часто скрипел зубами, но только теперь я не считал это нарочно приду­ манной привычкой. — Сколько мертвецов я видел! — продолжал он глухо.— И сам буд­ то омертвел. А тяжелей всего, когда дети убитые. За что? Это тоже вой­ на? Да я б ее... Если б знать, как!... Он замолчал и тут же, будто отряхнувшись, стукнул меня но спине и запел: Броня крепка и тапки наши быстры, И наши люди мужества полны... Погас свет, дядя Витя тотчас замолчал и, показалось мне, заснул. Я стал выбираться из-под его руки. Он меня задержал и спросил.