Сибирские огни, 1975, №6

ми, с двумя фигурами мужчины и женщины, у которых тоже открыва­ лись бумажные створки, последовательно отделяя кожный покров, мыш­ цы, вплоть до скелета. Я давно и многократно перелистал и пересмотрел все тома. Откровенно говоря, мне было немного жаль, что их подарили Дусе, но, влезая к ним на окно, я все надеялся, что и она, наконец, про­ явит к книгам интерес и будет рассматривать научно-популярные картин­ ки, а не свою веснушчатую рожицу в настольном зеркальце. Но Дуся так к ним и не притронулась. Хозяйство она не вела совершенно, в комнате не прибиралась, так что в короткое время захламила и запустила ее так, как не сделал бы и в год какой-нибудь холостяк. Я удивляюсь, как при явно жизнерадостном характере Дуся никог­ да не изъявляла желания пойти в кино, в цирк, на танцы, а когда дядя Федя делал такие предложения, она мотала нечесаной головой, каприз­ но надувала губы и тянула: — Не хочу! Даже мне этот брак казался непрочным, игрушечным. Разве это любовь! Любовь должна быть, как в «Большом вальсе». Чтобы счастье и слезы. В конце концов, даже с Варварой у дяди Феди все было всерьез и по правде. Началась война. Дуся продолжала жить в комнате дяди Феди, мало в чем изменив прежние свои привычки. Несколько раз к ней приезжала из деревни мать — большая, мрачноватого вида старуха, О чем они го­ ворили — не знаю, но после отъезда матери Дуся ходила зареванная и злая, иногда исчезая из дома дня на два — на три. Как я услышал знаменитую тогда песню «Огонек»? Я поверил в нее с самых первых не вполне обычных слов: На позиции девушка провожала бойца... Не на войну, не на фройт, не на границу, а на позиции — это было очень конкретно, определенно, за этим словом открывалась реальность и нечто еще, известное автору песни и о чем можно было догадываться. Несколь­ ко дней я бубнил под нос мотив песни, и вдруг другими глазами посмот­ рел на Дусю. Ведь это она на позиции проводила бойца, и ее светлое окошко видится, наверное, дяде Феде в темноте фронтовой ночи. Я все крутился возле их комнаты, возле окна, не решаясь и не зная, как бы спросить у нее, слышала ли она такую прекрасную песню о ней самой и о дяде Феде. И однажды по радио вновь объявили, что будет исполнена песня «Огонек». Я, сбивая дверные косяки, бросился к Дусе, заорал как сумасшедший: — Включи радио! А она уже его включила и уже слушала. В середине песни она ста­ ла хлюпать носом, и сердце мое чуть не задохнулось от чувства благо­ дарности и нежности к этому хлюпанью. Песня кончилась. Дуся высморкалась и со вздохом сказала- — А я Федюшке совсем не пишу,— и тут же испуганно мне пообе­ щала: — Я напишу! Вот честное слово! Не умею я письма писать — ! 1еграмотная, что ли? — сердито спросил я. — Напишу! Вот сегодня же! Сейчас! — все клялась Дуся Она на самом деле написала, только совсем не то письмо какое нужно было бойцу на позиции. Дядя Федя, как помнится, очень спокойно сообщил нам, что получил прощальное письмо Дуси. В тот день к ней вновь приехала мать и довольно скоро вышла с двумя узлами, не заходя к нам, даже не глядя в наш двор быстро пошла по улице к уголку. Появилась следом и Дуся. Она тоже не стала заходить к бабе Шуре, а на улице остановила меня и сказала: — Я уезжаю. Совсем. %