Сибирские огни, 1975, №6

— Ах, ты! Будь ты трижды проклят! Излетна твоя боль! Язви тебя в душу! В мгновение ока оба мои дядьки—.впереди Федор, за ним Вита­ лий, петухами выпорхнули в окно и, громко крича и ругаясь, понеслись к месту происшествия. Наверное, вид их был столь грозен и решимость разорвать соседа, обидевшего отца, была так явственна, что тот благо­ разумно бросил лопату и ударился наутек. Через минуту он вернулся с какими-то двумя парнями, вооруженными палками, но Федор и Вита­ лий враз перемахнули через забор, подхватили брошенную соседом ло­ пату и снова всех обратили в бегство. Домой все трое явились промокшими до нитки, но сверх всякой меры веселые и довольные одержанной победой. \ Храбрился и деда Саша, что совсем не было на него похоже: он, видимо, был все-таки доволен таким заступничеством сыновей. Баба Шура сердилась и ворчала: — Чему рад, папашенька! Хулиганов вырастил! А если б драка? Подумали б дурными головами своими! —• Не ругайся, мамулечка!— уговаривал ее дядя Федя.— Кто за родного отца постоять не может, тот и Родину не сумеет защитить. Так и сказал. И сказанное им было столь неожиданно и столь вер­ но, что все даже растерялись. Баба Шура только рукой махнула, а дед удовлетворенно разгладил усы. Во время войны, когда все мы успели полной мерой хлебнуть горя и голода, деда Саша стал все чаще прихварывать — у него было боль­ ное сердце. Помню, возвращались мы как-то с картошки — ездили окучивать всей семьей, кроме деда. Стоял теплый, душный июльский вечер, мы едва ноги тащили. Подходим к нашему дому и видим, что деда Саша в телогрейке, в старых валенках с галошами, неумело, неловко метет длинной метлой улицу перед нашими воротами. И даже издали видно, как дрожат у него ноги. Он хотел хоть чем-то компенсировать свое вы­ нужденное неучастие в общей работе. И всех нас будто в сердце толк­ нуло жалкое предчувствие его скорой смерти. Он умер в 1943 году пасмурным мартовским днем. Машину достать не удалось, и мы везли его на кладбище на телеге, тяжело плетясь за ней по раскисшей дороге. До уголка гроб оставался открытым. Пошел негустой снег, и колючие снежинки падали, не тая, на лысину, на лоб деды Саши. Баба Шура уцепилась рукой за телегу, второй стала стря­ хивать снег с его головы. Заплакала мама, я отвернулся и долго ничего не видел перед собой. Нечем, нам было помянуть покойника. Сидели за столом несколько самых близких родственников, устало ели картофельный кисель с пост­ ным маслом, запивая его чаем. Но вот поднялась баба Шура, накло­ нилась к буфету и выставила на стол бутылку черносмородиновой на­ ливки. Она вспомнила, что ее оставил деду Саше мой отец, уходя и надеясь на возвращение, он просил сохранить ее, чтобы вместе распить. 1еперь уже некому и не для кого было хранить эту бутылку. За столом заплакали, завздыхали женщины, закрестилась Муся, распалась молчаливая окаменелость. Заговорили, вспомнили о дяде Феде и решили не писать о несчастье на фронт, все ведь знали как любил и как был привязан к отцу дядя Федя. Этот уговор исполняли почти год, травя себя лживыми сообщения­ ми о болезни деда Саши и тревожными вопросами в письмах дяди Фе ди, его ласковыми обращениями к отцу с пожеланиями здоровья. Не помню, когда и как сообщили дяде Феде о смерти отца не пом пн?, что он ответил нам. Но как сейчас вижу его, сидящего за столом на месте деда Саши, только что вернувшегося с фронта успевшего по’