Сибирские огни, 1975, №6

62 кон в белом покрывале, и .сквозь слезы, неудерж шем жест^ улыбается ему и даже находит силы приподнять в у спо. руку. Сын, уверенный, что сейчас объявят королевску койной улыбкой кладет голову на плаху. И совершается казнь. Я оглядываюсь по сторонам. Все молчат. Рядом со мной.сади Ви талий, он плачет, не утирая слез. Теперь я понимаю, что емУ по душе трагедия, даже самая мелодраматическая, он жизни. „ „п. Как истово хлопали маме те люди: молодые и старые, у мохозяйки, кондуктора и шоферы, машинистки и служащие. Я все помню эту балладу о белом покрывале, и время не может вы­ травить того детского впечатления от нее, которое в иные дни растало до степени материнского напутствия не склонять головы, падать в страхе на колени перед горем, даже перед самой смертью. Но, может быть, все это так отложилось в памяти потому, что в то время уже жило в нас предчувствие неизбежной войны, и этот пикник был последним, довоенным, и кто из его участников остался жив, спустя пять лет? Надпись на фотографии Мой дед, Александр Степанович, был высок, худ, совершенно лыс, на лице выделялись густющие темные брови над светло-голубыми глаза­ ми, красивой формы крупный нос и толстые усы бобрового цвета. Он был товаровед и работал в учреждении, которое, по-моему, называлось «Ростекстильшвейторг». Дед — добрейшая и мягкая душа, дома полностью отдавался во власть своей жены — бабы Шуры, но, в отличие от ее взрывного, почти анархического образа жизни и характера, он сохранил свою педантичную аккуратность, точность и самодисциплину. Он отличался завидной чисто­ плотностью, тщательно брился, подстригал усы, уходя на службу, чистил щеткой пиджак и брюки, чтобы ни одной ниточки, ни соринки, возвра­ щаясь домой, делал то же самое, его черные штиблеты всегда сверкали, как лакированные. На голове он носил фуражку с высокой тульей — вес­ ной и осенью с темным суконным верхом, летом с белым, который ежене­ дельно отпарывался, стирался и крахмалился заново. Особенно нравилась мне его зимняя одежда: твердые, ровные чер­ ные валенки с загнутыми немного голяшками и, самое главное, борчатка — длинная шуба мехом внутрь, с полосками меха на полах и рукавах. Она была совсем старенькой, еще барнаульской, но дед так аккуратно носил вещи, что и много лет спустя борчатка оставалась как новенькая, привлекая мое завистливое внимание. Я часто бегал на уголок встречать деда Сашу. Он мне еще издали махал рукой, а поравнявшись, целовал в лоб и брал за руку. Деда Саша был человеком чистейших мыслей и высокой честности. Но две свои страстишки он так и не преодолел, и даже баба Шура была вынуждена с ними примириться. Первая из них — преферанс. Когда-то, еще до нашего переселения на Бурлинскую, деды-Сашины приятели собирались у него. С тех времен сохранился изящный, полированный, с зеленым сукном, ломберный сто­ лик, пачка карандашей и несколько новеньких карточных колод, кото­ рые дед хранил под замком в одном из ящиков письменного стола, лишь иногда доставая карандаш-другой, чтобы отточить его невероятно ловко и красиво и прихватить с собой. Бабы-Шуриными стараниями и заметно поскудевшим семейным бюджетом эти сборища на Бурлинской были