Сибирские огни, 1975, №6

Тогда я решаюсь и рассказываю Кате, как впервые увидел ее глаза еще на вступительных экзаменах. Она благодарно улыбается мне в ответ, вспоминает свою задачу. Мы смеемся, радуясь тому, что еще тогда, оказывается, полюбили друг друга... Вдруг лицо Кати становится серьезным, и я пугаюсь. Но она смотрит прямо в глаза мне, честно рассказывает, как ей вначале по­ нравился Сергей Балашов. И потому, конечно, что он красивее меня, да и вообще хороший парень. Я боюсь спросить, чем же именно хорош Балашов, чем он лучше меня? Вдруг сам с пугающей меня откровен­ ностью говорю ей, что я завистлив, а Сергей — нет; что я труслив, а Сер­ гей — нет; что я эгоист, а Сергей — нет; что я однобокий человек во всем, что не связано непосредственно с учебой, с наукой и техникой, что я замкнут и необщителен, а Сергей — нет. Что от всего этого страдаю я сам, и другим нелегко со мной, а вот Сергей — полноценный человек ре­ шительно во всем. Я говорю, говорю, и мы с Катей держимся за руки, и Катя счастливо смотрит на меня; и я испытываю удивительную осво­ бождающую радость от того, что впервые в жизни, кажется, вот так до предела откровенен, вот так по-родному полностыр раскрываюсь Кате. И об этом говорю ей, и она понимает, что значит для меня подобное при­ знание. Сначала она молчит, потом глядит прямо в глаза мне и говорит, что она очень жалеет, что я не сказал ей все это раньше: ведь между нами, возможно, еще на первом курсе все было бы по-другому. Я без слов спрашиваю ее: вот как сейчас? И она кивает мне: да, вот как сейчас!.. Мы с Катей идем по лесу, под ногами мягкий мох и хвоя, а над на­ шими головами — неподвижные наклонные столбы солнечного света. Когда мы пересекаем их, волосы Кати делаются золотыми, а вокруг ее головы образуется радужный ореол... И я откровенно говорю, что раньше почему-то боялся ее. А она отвечает, что виновата в этом, в первую оче­ редь, она: была часто излишне резка в своих суждениях, непримирима, но теперь этого не будет. Я облегченно и радостно улыбаюсь в ответ, говорю, что и мама у меня точно такая же, резкая и непримиримая, и Катя вдруг задумывается. Она говорит мне, что ее отец был летчиком- испытателем, а это профессия опасная, и сколько она себя помнит, в их семье всегда была атмосфера прямой честности и непримиримости к лю­ бой лжи. Поэтому она с раннего детства привыкла ненавидеть всяче­ скую лживость, в чем и как бы она ни проявлялась. Катя вдруг останавливается и долгим внимательным взглядом смот­ рит мне в глаза. И тогда я говорю ей, как много и часто врал и вру в жизни. Катя вскрикивает: «Но почему? Почему?!.» И вдруг отчетливо слышу встревоженный голос мамы: — Не пойму, что с ним, доктор!.. Прихожу вчера с работы, а он ле­ жит и бредит, и меня не узнает. И есть не хочет. А температура трид­ цать восемь и две. — Добрый день, молодой человек!..— приветливо говорит мне пожи­ лая женщина. На ней белый халат.— Простудились? — доброжелатель­ но спрашивает она.— Иди переутомились в конце семестра? — Да...— хрипло выговаривается у меня. Она говорит, чтобы я открыл рот, показал ей язык... Потом осто­ рожно большими пальцами приподнимает мои веки, смотрит мои глаза. Я подчиняюсь ей, как-то мельком вижу встревоженные глаза мамы. —I Ну-ка, снимем майку, дружок... Мама помогает мне снять майку, женщина прикладывает к моей груди слуховую трубку, наклоняется ко мне, говорит, чтобы я не дышал, потом — чтобы снова дышал... Слышу, как мама рассказывает, что я впервые в жизни напился у отца...