Сибирские огни, 1975, №6

ждал, пока Катя обернется ко мне. Вот она взглянула в сторону двери. Катя все поняла мгновенно, кивнула мне, заторопилась написать на доске решение. А я проследил, не ошиблась ли она в чем? Нет, Катя за­ помнила все хорошо. Я курил, толкался в коридоре среди остальных, все видел перед собой удивительные глаза этой девушки и ждал, когда она выйдет из аудитории. И вот Катя появилась в коридоре, раскрасневшаяся, радост­ но улыбающаяся, сразу нашла меня глазами, прямо шагнула ко мне, протягивая руку: — Спасибо! Певчева. Катя. — Пожалуйста. Прохов. Анатолий. — Нет, ты скажи, как я сама не могла сообразить, что надо просто рассмотреть два граничных положения: стремление к движению обоих грузов сначала под действием одного из них в его сторону, а потом — наоборот? — И она не отпускала моей руки. Уже тогда, кажется, я понимал, что и вот эти ее слова, и улыбка, и взгляд, и особенно то, что она все продолжает держать меня за руку, значит для меня что-то новое, особенно ценное, удивительно счастли­ вое и впервые испытываемое мною в жизни. Вдруг Катя сильно смутилась, даже покраснела. А я потихоньку пошел по коридору, все еще чувствуя Катину руку, видя ее глаза, улыб­ ку, слыша ее голос... Я впервые в жизни был так сильно возбужден счастливым волнением, но и понимал, что не смогу сам сделать первого шага к дальнейшему сближению с Катей. Некоторые моменты жизни запоминаются удивительно отчетливо и надолго. Так, я помню институтскую лестницу, но не главную иширокую, а так называемую черную. На площадки ее выходили двери лаборато­ рий с незнакомыми мне тогда названиями. Сам я сижу на подоконнике второго этажа, курю и чувствую горячую радость в груди, но соображаю четко: я должен вести себя так, будто ничего решительно не произошло между мною и Катей Певчевой и внешне я отношусь к ней совершенно так же, как ко всем другим. Пусть она сама увидит, как я буду учиться, поверит в мои способности и знания, подружится со мной, а потом и полюбит меня... Только так! Я сижу на подоконнике, мимо меня вверх и вниз пробегают возбуж­ денные абитуриенты, солидно проходят преподаватели, каждый из которых казался мне тогда почти что полубогом. И сам подоконник, и сама рама окна окрашены коричневой краской, стекла еще не вымыты перед началом занятий. Удивительно отчетливо мне запомнилась не­ обычность сочетания деловитой обыденности этой непарадной лестницы с моей радостью: меня приняли в институт, сам Патричев пождл мне руку, приглашал зайти к нему в лабораторию, и еще— я познакомился с Катей. Так же ясно я вижу и надписи, нацарапанные студентами на подоконнике, могу дословно повторить каждую из них. Помню и свое удивление: ожидал, что в таком солидном институте и надписи на подо­ конниках должны быть глубокомысленными, нечто вроде формулы Эйнштейна, а они были самыми обычными, даже глуповатыми. Весь первый семестр, да и весь первый курс, пожалуй, прошел именно так, как я и предполагал, сидя на коричневом подоконнике ин­ ститутской лестницы. Я был Прохом, который соображает и учится луч­ ше многих, и отношения у меня с Катей были, как с остальными, слегка отчужденными. То есть мне удавалось достаточно ловко скрывать свою любовь А что это именно любовь, я понял довольно скоро... Но не от мамы скрывать, она сама сказала мне об этом, когда я показал ей фото­ графию. Просто мама с присущим ей тактом ни о чем не расспрашивала меня, а я-то думал, что она ничего не видит.,.