Сибирские огни, 1975, №6

ристого. Я держу в правой руке ложку, в левой — ломоть хлеба, тупо смотрю на мясо в тарелке, кусочки картофеля, моркови, лука... На по­ верхности супа плавают золотистые кружочки жира, кверху поднимает­ ся радужный в лучах солнца и пахучий пар, а мне совсем не хо­ чется есть. В квартире тихо. Но я не мог перестать бояться и говорил себе, что для страха у меня уже нет никаких причин, что Катю завтра похоро­ нят, что все кончилось, а смертельная тревога не проходила... Как-то мельком и отрывочно подумалось, что в этом, возможно, повинно мое больное сердце? И как бы я ни убеждал себя, что решительно ничто мне не грозит, какие бы убедительные и разумные доказательства этому ни приводил, мне уже не избавиться от этого страха, .возможно, до самой смерти. Страха или угрызений совести... Да и любой убийца, возможно, до конца своих дней носит в себе эту же тяжесть: ведь у каждого, пусть в разной степени, есть то, что называется простым словом — совесть. Не сошел ли я с ума? А может, уже и сошел, уже и сумасшедший, для чего мне тогда вообще дальше жить?!. Откинулся на спинку стула и заплакал. Слезы обильно лились из моих глаз сами собой, я чувствовал их на щеках, солоноватый вкус — на губах... И я вдруг с удивительной ясностью понял: если я хочу жить, что еще неизвестно, если хочу жить, то это возможно для меня только в случае признания в убийстве, затем суда по всей форме, наказания, каким бы страшным оно ни было. Только это, одно-единственное это в какой-то степени снимет ту невероятную тяжесть с моей души, которая уже неузнаваемо исковеркала всего меня. Если суд решит, что меня надо лишить жизни, то я согласен и на это. Зато хоть день или два до расстре­ ла я просуществую без этой смертельной горечи, которая делает меня живым мертвецом. Возможно, что за непредумышленное убийство и не присуждают к высшей мере наказания. 7 В комнате было светло, но как-то не по-дневному светло... Ах да, ведь белые ночи. — Ну и спал же ты, Толик,— ласково и негромко произнесла мама; она сидела за столом, пила чай. Я улыбнулся ей, еще просыпаясь, но уже чувствуя удовольствие и от всей привычной обстановки нашей квартиры, спокойного вечера, от того, что мама сидит за столом напротив меня, пьет чай и ласково глядит на меня, слегка улыбается усталым и добрым лицом. — А сколько сейчас? — Да уж восемь вечера. Голова-то не болит?.. — Нет...— Я потянулся, чувствуя во всем теле приятную легкость, и увидел, что спал одетым, почему это?.. — Не выспался ночью после вчерашнего, вот и сморился, как при­ шел из института,— будто поняв, что меня волнует, сказала мама.— А я уж не хотела тебя будить.— Помолчала, снова улыбнулась: — Ну и сладко же ты опал, Толик, как маленький!..— Заговорила уже мечта­ тельно, с чуть заметной грустью: — Я вот, бывало, подойду к твоей кро­ ватке, когда тебе еще годик или два было, а ты лежишь на спинке, руч­ ки в стороны, щечки надуешь, губешкамщчмокаешь... Стою и смотрю на тебя, разбудить не решаюсь. Все думаю: кем-то вырастет мой м у ж и ­ чок ? Вот и сейчас ты почти так же спал, даже причмокивал...— И за­ смеялась негромко: — Вот и вырос мой мужичок... Я как увидела, что ты одетым спишь, сразу поняла: ходил, значит, в институт, переборол го­ ловную боль! И контрольную, наверно, написал, а?