Сибирские огни, 1975, №5

тыловым крысам, как я назвал их про себя, увеличивалось с каждой минутой. Подвыпив, они, никого не стесняясь, стали толковать между собой, ежеминутно слышались словечки: золотоскупка, боны, отовари­ вать, добыть, выручить и еще что-то—тыловые словечки, тыловые заботы. «Нехорошие люди! —думал я.—Ишь, самогон трескают! Там, на фронте, люди за них головы кладут, а они жрут самогон и сало!» Меня подмывало затеять спор с этими выпивохами, но я сдерживался и делал вид, что они для меня не существуют, я молча и глубоко презирал их. Еще я думал о том, что со стариком-кучером завтра я, может быть, не поеду... Покончив с самогоном и салом, выпивохи зачем-то отправились на половину тетки Любови, но она тотчас прогнала нахальных постояль­ цев, и даже слышно было, как пригрозила позвать милиционера и сдать тому «пьяниц-дебоширов», а милиционер знает, куда их отправить—в принудиловку, они там помантулят, погнут горб. Хоть и пьяные были щура с одноногим, а принудиловки испугались. Возвратившись в избу, они потихоньку разделись и улеглись по своим местам, причем старик занял отведенную мне кровать товарища Лоба­ нова. Он сразу захрапел. Деревяшку он забыл отстегнуть —из-под оде­ яла торчал золотой набалдашник, смешивший моих товарищей по нарам. А мы долго не спали. Старший из ребят —Ганыпа, коренастый пар­ нишка с темным лицом, скуластый, с пушком над верхней губой, силой и характером был потверже других и потому приказал своим товари­ щам: «А ну, хватит дуреть, давай солдата слухать!» —и трое других — Ванюха, Семен и Артем — присмирели, удобнее устроившись на нарах, стали смотреть мне в лицо. Я рассказывал: учился в Канске, воевал на Украине, ранен на Днепре... — Неинтересно рассказываешь,—оценил мои старания Ганыпа. — А что рассказывать,—подумав, сказал я.—Вроде и нечего. Как наступление, собрание комсомольское проводят. Политрук выступит, после того сидим, кто не на посту, в блиндаже или окопе, и командир взвода, офицер или сержант, задачу ставит. — А потом? — Потом артподготовка начинается. — А дальше? Дальше, рассказывал я, артподготовка долго не кончается. И из крупных пушек бьют по фашисту, и из мелких, и из минометов, даже иной раз, ежли немец дюже укрепится, «катюшу» зовут. Долго бьет артиллерия, искромсает снарядами весь передний край, где фашист за­ сел. А потом вдруг стихнет и красная ракета загорится: в наступление, в атаку иди!.. Командир взвода, рассказывал я, крикнет: вперед! —мы вроде под­ нялись, но тут же к земле прижались: ливнем над головой пули и мины рвутся. Кажется, встанешь, тут сразу тебя и изрешетит. — Страшно, поди? —спросил Ванюха. — Не перебивай,— приказал Ганыпа. Я замолчал. Вспоминать, а тем более говорить об этом трудно: ми­ нувшее, пережитое на меня нахлынуло, спазма сдавила торло. _чего ж ты молчишь? —слегка толкнул меня в бок Ванюха. — Говори! —попросил Ганыпа.—Раз начал, говори. Я продолжал: командир видит, мы не поднимаемся, стал кричать на нас, ругаться. А он совсем молодой, может, года на два постарше меня, младший лейтенант, только с дивизионных курсов. Он слышал, как старые ругаются командиры и хотел походить на них. Он был моло­ денький и на них, старых, не походил, хоть и старался. Голос даже был еще, как у петуха, звонкий...