Сибирские огни, 1975, №5

— Где это стадо? — У речки. Полтора километра отсюда. На самой передовой. Газик уходит. Я снова поднимаю свою хворостину. Капитан («Маня, Маня!.. А. чтоб тебя!..») дергает за веревку. И снова жалят въедливые голоса: — Ну, вот, говорит, сотрудница... — В штат, говорит, взяли! — Ага, для пробы. — В каждом взводе будет по норове. — Сто грамм молоком будут заменять... Идет турнир остряков. Тот самый турнир, который в просторечии обозначается вы­ разительным словом «треп». — Мне одно непонятно; почему начинают с редакции? — Вредное производство. Требуется спецмолоко. — Будет помогать им жвачку жевать. — Помычит — и статья. Хорошо, что мы понемножку отдаляемся от дороги, по которой идут солдаты. С облегчением вздыхаю, когда капитан сворачивает в прореженный артиллерийским огнем березовый перелесок. Афанасьев едва идет. Мокрая гимнастерка облепила его ак­ куратную, спортивного вида фигуру. Лавируя между пустыми землянками и блиндажа­ ми, путаясь в крошеве сучьев, он кое-как дотягивает до противоположной опушки. Эта опушка, распаханная гусеницами КВ, захламлена железом — останками немецкой противотанковой батареи. Афанасьев привязывает корову к хоботу разбитой пушки, садится на ее трубча­ тую погнутую станину. Я опускаюсь рядом. Замасленная, пятнистая, под цвет земли и травы пушка убого поскрипывает. Корова глядит на нас влажными, недоумевающими глазами. От согнутых плеч капитана поднимается легкий парок. — Знаешь что, Васька... По-моему, надо ее подоить. — Ну что вы. действительно! Люди же... Вон, рядом, телефонисты. Мигом раззво­ нят. Смеху на всю дивизию! — Какой тут может быть смех? Он минуту молчит и опять: — Ну подои... Ну, Васька, холера! Доил же... Я гляжу на буренкино вымя, набухшее, округленное, тугое от молока. И надо же- было мне как-то брякнуть ему, что я в детстве доил иногда корову. Ну, доил. Ну и что? Нет, только не это!.. — Чудик ты, Васька... Ну ладно. Капитан встает. Он легонько поглаживает буренку. Он как-то мягко и вкрадчиво приседает, притрагивается пальцами к розовой коже вымени, к воспаленным сухим соскам. Корова ведет себя смирно. Изогнув широкую шею, она в упор, поощрительно смотрит на капитана. Он начинает доить. Молоко не идет. — Маня, Маня... Не идет молоко. Афанасьев нервничает. И вдруг прямая, как спица, струя молока расщепляется о носок его сапога. Вторая вонзается в землю. Третья бьет по колену и отбрасывает на капитана веер веселых брызг. И снова в землю, и снова в носок сапога. Не так просто справиться с этим белым капризным дождем. Афанасьев медленно распрямляется, по­ ворачивается ко мне. — Припомню я тебе, Васька!.. Расселся, холера!.. Он весь в молоке. Молоком окроплены сапоги, бриджи и гимнастерка. Молоко блестит на эмали ордена Красной Звезды, па офицерских погонах. — Чем сидеть, поискал бы посудину... Помощник, язви его! Я приношу ему каску, подобранную неподалеку от артиллерийских позиций. Он моет ее молоком, протирает травой и еще раз ополаскивает молоком. Он опять берется доить. Он доит то в каску, то мимо. Чаще мимо. Два связиста с катушками провода, повешенными на грудь, отвлеклись от своего