Сибирские огни, 1975, №5

на расшатанную подножку. На нем была ватная стеганка. За широким ремнем, как у плотника, криво торчал топор. В левой руке Доронин держал на весу, по-апостольски, свою записную книжку, а в правой — пилу. Увидя меня, он рассеянно улыбнулся боль­ ше себе, чем мне. — Ага, попилим дровишек... Мы стали пилить. Мы пилили белый и твердый, как мрамор, березовый ствол, ле­ жавший тут же, возле машины. Доронин-умел работать. Его сухая, ухватистая, жили­ стая рука равномерно, сильно и точно подавала пилу. Сначала мне это дело было в охотку и давалось легко. Но вскоре я почувствовал, что выдыхаюсь. Отдыхали мы, восседая на еще теплых беломраморных кругляшах. Скосив глаза, я увидел, как Доронин открыл блокнот и вписал в него карандашом два готовых четверостишия. Потом мы опять пилили. В снег аккуратно отваливались все новые кругляши. На страницы блокнота ложились новые четверостишья. Я работал автома­ тически и мало что соображал... Колоть дрова было легче. Мы делали это по очереди. У Доронина была хватка профессионального дровосека. Ом колол, как и писал, сразу начисто, без поправок. Он с одного замаха, пружинисто приседая, помогая себе придыханием («А-кха!»), мог развалить самый трудный, суковатый чурбак. Поленья ритмично, весело, звонко отска­ кивали от топора. В промежутках между ударами Доронин порой ухитрялся сказать мне несколько слов. — Стихи, брат, одно... А-кха!.. А заметки совсем другое. Ты полистай... А-кха!.. Полистай, говорю, подшивку... Почитай... А-кха!.. Почитай... Посмотри, как там это сделано... Через некоторое время меня вызвал к себе Кузнецов. Он стоял у окна в фургоне и, когда я вошел, задумчиво повернулся ко мне. — Ну, как оно? Приоделся? Поел? — Поел. — Молодец, порядок!.. Зав-тра дадут паек... Серьезный вопрос — снабжение. Так или нет? Готовимся дать об этом в газете. Можешь включиться. А что? Попробуй на эту тему. Тут рядом стоит батальон. Говорят, там хорошая кухня. Пойдешь туда. Так? И сегодня же напишешь байку о поваре. ■— Байку? — Ага, заметку... Он пососал свою трубочку, выколотил ее о печку и опять набил табаком. Вынув из топки красный, сверкающий уголек, Кузнецов прижег им табак, сладостно затянул­ ся и весь погрузился в дым. Когда дым на мгновение рассеялся, я увидел спину редак­ тора. Он сидел за столом и писал. А через минуту-другую у меня в руках была справ­ ка, в которой удостоверялось, что красноармеец такой-то является литсотрудником дивизионной газеты. Документ завершало внушительное обращение к командирам и политработникам воинских частей и подразделений. Кузнецов просил их оказывать крас­ ноармейцу такому-то содействие в выполнении редакционных заданий... Батальонный повар Харламов, у которого я не без трепета брал в тот день свое первое журналистское интервью, был человек в годах. Большой, немного сутулящийся, в халате, пятнисто розовом от украинского борща, в валенках и самодельных красных калошах, склеенных из автомобильной резины, он стоял у колес своей кухни, хмуро и изучающе поглядывая на меня. Я присел па обитый железом ящик из-под снарядов н попросил Харламова рассказать о себе. Невольно подражая в этом Доронину, я задал повару несколько наводящих вопросов. Харламов выслушал их снисходительно, под­ дакивая. Выслушал, помолчал, почмокал губами, как бы снимая пробу. — Значит, так... Что касается детства... Как я учился и протчее... Насчет всяких там переживаний... Это тебе не надо. Это дело мое... А мы с тобой начнем с закладки продуктов... Даже правильней будет сначала насчет топлива и воды... Он очень своеобразно, нескладно, но в общем дельно рассказывал мне об особен­ ностях походной кулинарии. Конспектируя эту начиненную уймой подробностей затя­ нувшуюся лекцию, я исписал карандаш. Харламов отдал мне свой. Наступило время обеда. Он поставил на раздачу к котлам двух пареньков-подсобников. Мы сидели на ящике из-под снарядов и беседовали, окутанные захватывающими дух запахами мяс-