Сибирские огни, 1975, №5

Погиб Ушков... Я надолго и думать забыл о газете. Но однажды на горизонте снова возник Доронин. Он был не один. Его сопрово­ ждал мой ближайший и самый строгий начальник, старший сержант Базайкин. Оби­ женно глядя в сторону, он зачем-то открыл и снова закрыл откидную крышечку теле­ фонного аппарата. Обходясь со мной, как с разжалованным, Базайкин собственноруч­ но снял с меня утепленные плотным седельным войлоком одетые в иней наушники. — Забирают тебя... Иди. Доронин, склонясь над траншеей, протянул мне руку и с силой потащил вверх. Рука у него была сухая и жесткая. — Я за тобой. — Но как же... — Можешь не сомневаться. С командованием улажено. А что еще? Продатте- стат? На всякий случай я его взял. Вещевой получишь потом. — Да нет... — А что тебе? Не получится — возвратишься. Должно получиться. Получится!.. У нас погиб литсотрудннк. Хороший был парень, Димеев... Будешь вместо него. Базайкин, державшийся гордо и отчужденно, положил на бруствер сначала мой карабин, потом вещевой мешок. Я поднял и то, и другое, снарядился и виновато отко­ зырял Базайкину. Он не ответил. Больше того, он отвернулся. Все в нем порицало ме­ ня — даже шапка, посаженная торчком. Доронин спешил. Пока я копался со своим имуществом, он нашел тропинку, про­ топтанную старшинами и связными, и пошел по пей. У него была тяжелая, ломовая, убористая походка. Я едва за ним поспевал. Наверное, около часа мы молча месили снег, прежде чем вышли на санный, мечен­ ный конским пометом, похожий на желоб путь. Я упарился, и Доронин, как видно, то­ же устал. Мы сели на камень, лежавший почти на самой дороге и заставивший изо­ гнуться ее узкие колеи. — Как у тебя с грамматикой? Я не знал, что сказать. Доронин задумчиво наблюдал за мной. — Почитай что-нибудь. Свое. Я отнекивался. Доронин деликатно настаивал. — Не стесняйся. Последнее что-нибудь. Выуживая из памяти строфу за строфой, запинаясь, я начал читать. Читал почти по слогам, еле-еле преодолевая зябкую одеревенелость губ. Читал чрез пень-колоду, со страхом и недоумением прислушиваясь к своему голосу, к звучанию строк, впервые произносимых вслух: Где-то ложку посеял, накидку прожег, А скулу подморозил слегка. Шел забывчив, как бог, под обстрелом не лег — Своего не сберег котелка. Этот ветром навеянный траурный марш И салюта беспомощный гром. Этот желтый бугор — твой последний блиндаж, Свет фанерной звезды над бугром. Ты ушел, не оставил своих позывных. Возвратись, мой рассеянный друг! Хватит нам плащ-накидки одной на двоих. Хватит ложки одной на двух... Приступ косноязычия не только не проходил — он усиливался. Стихи развалива­ лись, распадались. Я бормотал их, как прозу. Я давился словами. Сгорбившись, ткнув­ шись лицом в свои вязаные неармейские перчатки, Доронин слушал, терпеливо пере­ жидая паузы. И вдруг он встрепенулся: — Ушков?.. Володя Ушков?! Он погиб? — Вы его знали? — Володю-то?..