Сибирские огни, 1975, №5

Поезд мчится на фронт. С верхних полок поглядывают солдаты. В каждой парс глаз — любопытство. Взгляды тянутся к полотенцу и к тому, что на нем. Лаптев бесцеремонно, не обделяя никого, раздает снизу вверх дружелюбные, ленивые тумаки. — У, бесстыжие хари! Хлеба не видели?!. Головы прячутся. Лаптев режет горбушку на косые острые клинышки, сгребает их в пригоршню и высыпает на груду пшеничных ломтей. Он кладет на вершину этого маленького терри­ кона ржаные, черные пайки. Я беру кусочек краюшки. Лаптев берет тоже. С верхней полки протягивается разлапистая пятерня и бережно, двумя пальцами, поднимает .ржаную дольку. Вторая рука —и еще косой черный клинышек уплывает вверх. Мелькают солдатские руки —третья, четвертая, пятая... Разобран весь черный хлеб. Мы едим его, и мне кажется, что он пахнет ивовой хлебницей, стоящей в далекой Каменке на нашем семейном столе. В вагоне тихо. Относительно тихо. Все так же стонут дощатые стенки и грохочут колеса. Все так же тревожно и требовательно ревет паровоз, заставляя подрагивать окна, покрытые слоем льда. А солдаты молчат. И я долго еще не слышу их голосов. СУДАРЫНЯ ЖУРНАЛИСТИКА Корреспондент пришел к нам, как обычно ходят связисты,— по телефонной «нит­ ке». Знакомясь, он кратко отрекомендовался: «Я из газеты. Доронин» — и лег на обле­ денелую кромку траншеи. Было ему лет под тридцать. Я видел над собой узкое худое лицо, обрамленное колечками серой смушки, карандаш и блокнот, которые он держал, не снимая вязаных полуперчаток. Был ветреный, со снегопадом, январский денек. В наушниках, надетых прямо на шапку, в шинели поверх полушубка, в толстенных негнущихся валенках я сидел на приступке траншеи перед зеленым ящичком телефонного аппарата. Я весь задубел от холода. И губы мои задубели гак, что с трудом выговаривали изысканные позывные — плод выдумки интеллигентного начальника связи полка: — «Кристалл», «Кристалл», я «Досада»... Срочно включите «Идиллию»! С таким же трудом давались мне ответы на многочисленные вопросы корреспон­ дента — вопросы весьма отвлеченные, под стать позывным. Коренной ли я сибиряк? Почему и когда мои родичи уехали из Белоруссии? Где я родился? Где он, этот таеж­ ный поселок, в котором прошло мое детство? С какими оценками закончил я десяти­ летку? Люблю ли читать? Что именно? Какие чувства испытываю, давая связь под огнем? В свою очередь я спросил у него, не знает ли он поэта Сашу Сибирякова, печа­ тающего .в каждом номере нашей крошечной дицизиоики стихотворные репортажи. До­ ронин как-то туманно-загадочно улыбнулся. — Тебе нравится? — Нет. — Отчего же? В этот момент зазуммерил мой телефон, и застучал пулемет за поворотом траншеи. В наушниках бился срывающийся простуженный тенорок моего земляка Ушкова: — «Досада»! Как меня слышишь? «Двенадцатый» зовет «Пятого»... Корреспондент терпеливо дожидался конца шумихи. — Я все же хотел бы... И снова туманная, замороженная, загадочная улыбка смягчила жесткие линии его худого лица. Что оставалось делать? Коль уж вырвалась «нет», я должен был как-то обосновать его. Он слушал слегка удивленно и ни разу не подал голоса, пока я вер­ шил свой скорый и, как мне теперь эуо видится, во многом неправый суд. Было в моих словах что-то наивное, но достаточно самонадеянное, даже высоко­ мерное. Там было «легковесно», «поверхностно», «несерьезно». Там были не очень ре