Сибирские огни, 1975, №5

сточенной о котелок, слегка обмелевшей черпалкой, с буквами на черенке (памятный знак, оставленный первым ее владельцем). С ложкой в руке я шатался по гулкому лесу. С удивлением разглядывая ее, я в ка­ кой-то миг обнаружил, что опять могу улыбаться. И лес перестал мне казаться таким угрюмым, как был. И трубы духового оркестра не рвали нервов. И небо стало светлей. Или это во мне совершилось какое-то просветление? Я ходил, разговаривая с собой и постукивая своей ложкой о стволы весенних берез. Черт возьми, а ведь правда, должно быть, не все потеряно. Что-то еще осталось. Ложка, конечно, вздор. Что-то другое. Что-то гораздо более важное. Что? Этого я не знал. Это знал Силантьев. А мне еще предстояло узнать. ЧАШИ ВЕСОВ Высотка напоминала давно потухший вулкан. В кратере его — круглой воронке от авиабомбы —тыловики оборудовали что-то вроде продсклада. Мешки с сухарями и хлебом, масло, сахар, консервы хранились в обшитых хворостом нишах. На дне во­ ронки лежали два ящика из-под снарядов. На одном из них стояли весы, на другом сидел старшина. Я видел его впервые. Он недавно прибыл к нам в полк с пополнением. Это был пожилой человек с большими темными глазами и нависшей над ними одной сплошной бровью. Она, точно межа, отделяла небритое лицо от высокого чистого лба. — Не волнуйся, старик,—успокаивал меня старшина.—Скоро принесут гири... Со­ седи взяли —им ведь не откажешь... Взвесят и принесут. Я ждал уже около получаса, стоя на краю кратера. Липкая, как замазка, грязь, смешанная со снегом, засасывала головки сапог. Было холодно и тоскливо. Чем дальше, тем больше хотелось надерзить беспечно настроенному, добродушному старшине. Как-никак я нес службу в боевом охранении. Сам лейтенант назначил меня к «макси­ му», из которого в свое время стрелял герой-пулеметчик Исаев. Все это, по моим пред­ ставлениям, давало солдату право требовать от тыловиков внимания и поворотливости. «Пусть он еще раз попробует назвать меня стариком, пусть только подаст голос!» — думал я о старшине, подбирая слова язвительного ответа. В конце концов они были найдены, холодные, насмешливые слова: — Если вам не приходилось держать в руках винтовку, вы хотя бы гири не выпу­ скали из рук, старшина! Колкость казалась мне неотразимой. (Девятнадцать лет. Из десятилетки —на фронт. Мальчишеская заносчивость и глупость!) Старшина встретил мой выпад невозмутимо. Он только взглянул на меня исподлобья. — Хорошо, старик. Иди сюда. Я спустился по скользким ступенькам на дно воронки. — Дай-ка м«е твой карабин,—сказал он, покрывая зачем-то чашу весов чистым платком. Дело принимало странный оборот, по я послушно выполнил распоряжение. Старшина разрядил карабин, положил его на весы, а рядом с Ним примостил пару гранат, которые без разговора снял у меня с пояса. Мне оставалось только наблюдать да краснеть за грязные пятна, оставленные на белом платке моим видавшим виды карабином. Между тем старшина подсыпал на ту же чашу весов горсть патронов, а на дру­ гую положил несколько буханок хлеба. Стрелки весов заколебались. — Ну, что же ты? Проверяй! Какое там проверять! Я переминался с ноги на ногу, припоминая вес карабина и гранат. Патроны пришлось совсем сбросить со счета—забыл начисто. Старшина тем временем продолжал работать. Чтобы взвесить круглый ком масла, он воспользовался штыком и затвором. Затем на весы легли шомпол, несколько снаряженных обойм и —