Сибирские огни, 1975, №5

всяческие планы, как быть дальше. Проще всего высадиться на первой же станции, но тогда я отставший от эшелона, идущего на фронт, а это —дезертирство, трибунал... Вместе со мной на площадке начальник эшелона, грубый, спесивый лейтенант. Толь­ ко тут, под воющим ветром, я впервые оценил свои меховые рукавицы, валенки, шапку- ушанку с подшлемником. Не будь их, замерз бы к чертям! Поезд почёМу-то остановился среди поля. Мой сосед, не ответив ни слова на мои просьбы (вот человек!), ушел в вагон. Я за ним. В вагоне оказался и тот лейтенант из комендатуры, с которым мы встречали этот поезд в Сковородино, и незнакомый полит­ рук из штаба армии. Предъявил свои бумажки, что я не «какая-то там», а такой-то и такой-то по такому-то делу. Отогрелся возле печки у своих хмурых хозяев. Старшина выкроил место на нарах... Утром, во время завтрака, и мне досталась крутая пшенная каша с краюхой хлеба старшина раздобрился. Разговорились с ним. Добрый малый, из Удмуртии. А что он вчера развоевался, черт его знает! С политруком, который накануне потрясал «силами бойцов», нас подружили стихи —он тоже грешит рифмами. Только угрюмый начальник все молчит и модчит — видно, от природы такой. «Мои» платформы прицепили в голове эшелона, прямо за паровозом. На одну из них попали искры, зажгли паклю. Начался пожар. А на платформе —имущество ОВС, солдатские кальсоны, рубахи и прочее. Стали тушить. Часть сгорела, часть порастащили. А мне теперь думать, как бы не стать козлом отпущения. 23 февраля Получил свой законный завтрак —это вступил в силу продовольственный аттестат. Позабыв о вчерашних невзгодах, сижу в гремящем вагоне у печки и гастролирую ка­ рандашом по бумаге. Акт на сгоревшее добро составили с уполномоченным штаба ар­ мии. Правда, я даже копии себе не оставил, а он давно высадился, да как-нибудь отвечу за свою беспечность. Впереди — станция Карымская. Догоню своих: они там должны мыться в бане. 28 февраля Долго стояли в Ояше. Это уже Новосибирск. Исходил несколько улиц, замерз. На вокзале впервые увидел человека с войны. Худощавый, высокий лейтенант сидел на де­ ревянном диване в зале ожидания. Левый пустой рукав шинели засунут в карман. Молчаливо, на какой-то миг, встретились наши глаза —и какое-то чувство вины, что ли, резануло меня по сердцу. А чем я виноват перед ним? Не знаю. 4 марта Позади Дальний Восток и Сибирь. Мы уже на Урале. Вчера проехали Челябинск. Помахал рукой одинокому железнодорожному домику, а в ответ какая-то старушка на крыльце начала креститься. 8 марта ...Идем своим привычным ходом, черепашьим. Протащимся несколько жалких кило­ метров, станет поезд где-нибудь у маленькой станции с пустым и холодным, пропахшим нежилым духом, залом ожидания, где на деревянных скамьях дремлют два-три стари­ ка, спят чутким сном возле огромных мешков закутанные старухи. Часта поезд стоит перед красным светом семафора в чистом поле. И лежишь на на­ рах часами и скучаешь: «У семафора я и моя Маша...» Сейчас тоже стоим, где-то между Бугурусланом и Куйбышевым. Шумит ветер. Бой­ цы варят в котелках на печке кашу-концентрат. Иные спят. Иные читают вслух послед­ ние известия. Скоро ли двинемся дальше, скоро ли конец этой дороге? «Ну, скоро ль встречусь с великаном? Уж то-то крови будет течь!» 10 марта Переехали Волйу. Какой здесь простор! Хорошо, наверно, тут летом. «Яркий, осле­ пительный волжский пейзаж»,—как писал Добролюбов в своем «Луче света». Пожить бы здесь после войны.