Сибирские огни, 1975, №5

на душе, я поморщился от отвращения к себе, от своих грешных мыслей и вышел на улицу, на холод, освежиться. А назавтра мы вчетвером—-я, Толя, Павел с Савлом —целый день волокли тяжело нагруженные нарты по низинам и водоразделам На­ горного Шалтыря в сторону горы Одинокой. Колоды с диким медом, вы­ тащенные нами из пещеры, были длинные, чтобы уложить их на нарты, нам пришлось распилить их, а торцы зашить берестой, иначе растряслись бы соты с белым засахарившимся медом. Четыре толстых черных обомшелых сутунка мы везли, много мы везли меда. Радовался Павел с Савлом, радовался и я, радовался мой хороший друг Толя, слушая, что говорили парнишки: теперь гибель не грозит колхозной пасеке, те­ перь будет чем подкормить весной пчел, теперь обязательно выздоро­ веет дедушка Кирьян и проживет еще много лет... Уже в сумерках мы вышли из пихтарника к горе Одинокой. Прояс­ нило. Из-за обрывков туч выглядывала луна. Бесконечная равнина рас­ стилалась, ее рассекала санная дорога, ведущая в Усть-Колбу. Мы стали прощаться: Толя должен вернуться в Нагорный Шалтырь, я пойду на Троицкие Вершины, а Павел с Савлом, волоча груз, поплетутся по сте­ пи на Усть-Колбу. Ушел Толя —мы втроем молча смотрели ему вслед, пока его ма­ ленькую, в большой мохнатой шапке, фигурку не поглотила тайга. Двинулись по неторной дороге и Павел с Савлом, волоча за собой на постромках нарты. Долго смотрел я им вслед. Пожалуй, думал я, мне надо бы помочь им до конца —довезти поклажу до дома. Но я не мог, я рвался домой, в Троицкие Вершины, хотя я понимал, ничего радостного, кажется, на прииске меня не ожидало. Да, я рвался в Троицкие Вершины, но меня начинал мучить стыд. Я боялся встречи с матерью, принявшей без меня хлопца вместо мужа, меня страшила и нечаянная встреча с Настей. Думая об этом, я шел все вверх и к полуночи очутился на самой вершине горы Одинокой. Вершина плоская, большая, с редкими кедра­ ми и густым и чистым осинником. Кедры припорошены снегом, стоят, как толстые, в тулупах, часовые, а осинки, будто солдатики-пехотинцы на ученьях., гнутся и горбятся в своих насквозь продуваемых ветром, туго затянутых зеленых и серых шинелишках... От осины к осине тропки протоптаны, по ним зайчишки шныряют. Сейчас-то они, видно, заслышав скрип снега, попрятались. Попрятались — ан нет! —вон скачет на меня большой ушастик, мордастый, с раздвоенным носом, глазами навылуп- ку. Громадный заяц, наверно, заводила и атаман среди заячьего ба­ тальона. Я стал на месте. Я подпустил поближе зайца-атамана и вдруг замахал руками и закричал. «Атаман» от неожиданности перекувыркнул­ ся в воздухе, стал снова, крепкий, на ноги и рванул по заячьему тракту, как сумасшедший, прижав к голове уши. Мне сделалось смешно. Я смот­ рел вслед трусливому «атаману» и громко смеялся... Просмеялся, дальше пошел. Иду — в небе месяц блестит, отливает бронзой. Вижу сквозь деревья какое:то зарево. Да не одно — три зар­ ницы зажглись —что такое? Да это же три таскыла, три Троицких Вер­ шины открылись. Отсюда с горы Одинокой до них сто километров, но это недалеко, совсем рядом —так кажется, протяни руку—дотянешься. Я стоял на чистовине и протягивал белым под луной таскылам руки. Здравствуйте, горы! Здравствуйте, Троицкие Вершины! Как хорошо, что вы есть, мои Троицкие Вершины! И пусть не все хорошо складывается у меня, и домой возвращаться невесело,— все равно хорошо, что дове­ лось мне увидеть вас снова!.. Горы сияли неподвижно и бело. Плыл месяц, двигался в небе, а горы молчаливо и неподвижно стыли вдали. Уже целую вечность хранят они величавый покой. Сколько дождей, и гроз, и туч пронеслось над ними,—