Сибирские огни, 1975, №4
— Лучше пропади наша жизнь, чем попасть под немца. — Само собой. Пущай трижды убьют в бою, а об этом речей быть не может,—забасил Захаров.—Остановили ж вражину, теперь дадим под дыхало. Положив газету, со скамьи встал высокий, сутулый Люднев, попра вил очки, потом ремень, отчего на спине горбом встопорщилась тело грейка, и, точно ни к кому не обращаясь, сказал: — Некогда один византийский историк говорил: русский воин смерть предпочитает позору плена, потому побеждает. — А что, Виктор Павлович, в газетах-то прописывают? — спросил Хлопянников. — Бои местного значения, поиски разведчиков. Похоже, накапли ваются силы с обеих сторон для решительных сражений. — Нынче, стало быть, состоится дело? — Знаете, по тезисам немецкого стратега Клаузевица захват тер ритории без разгрома войск противника еще ничего не значит,— про должал Люднев.—А уж захватить-то нашу территорию никому не уда валось и не удастся. Для этого надо бы все наше население уничтожить, что никому в мире не под силу. Солдаты на миг примолкли, Захаров поднял голову от письма, кото рое начал писать жене и детям: — До того, конечно, не дойдет, в войне теряется поровну, их-то ско рее не останется. В другом углу вполголоса рассказывали друг другу, кто и как жил в мирное время, чем занимался, на кого и с кем оставил семью, что пи шут из дома. — Вторую дочку жинка родила, мать честная. Убьют, и некому фа милию продолжить. Был Кулаков, и может не стать Кулакова. Хоть по всей Ангаре Кулаковы живут, да разных корней. — Сам виноват: баба — мешок, что положишь, то и принесет. Да ладно, загоним Гитлера в его собачью конуру, тогда еще не одного сы на смастыришь. За тем у тебя дело не станет. В блиндаж вошел Александр, повесил на гвоздь шинель и, открывая планшетку, сел за стол. На нем была новая шерстяная гимнастерка и по два кубика на петлицах. Уже третий месяц он командовал взводом, ему присвоили звание лейтенанта. Он сел за стол напротив Захарова и начал составлять донесение, вспоминая недавнюю атаку, как бежал впереди своего взвода, как без потерь ворвались во вражескую тран шею... Он как будто снова видел ползущих к дзоту Хлопянникова и Страшникова... Ползли параллельно, плотно прижимаясь к прикопчен- ному снегу, над ними сверкали пулеметные трассы, а они ползли. Потом, чуть приподнявшись, Хлопянников бросил гранату. Взрыв около амбра зуры, и в тот миг запустил гранату Страшников, сам отпрыгнул в сто рону и вторую гранату закинул в траншею... Захаров включил над столом аккумуляторную лампочку, глубоко осветился блиндаж. Александр ладонью провел по кудрявым волосам, перевернул листок и подумал о Вале, о ее последнем письме, получен ном в январе. Она писала, что люди работают сутками, об усталости не говорят. Все ждут победы над врагом, хотя далеко не каждое сообще ние по радио приносит утешение. «Значит, привыкла к труду, втянулась. Другой раз не наедет косил кой на пень. Что же больше писем нет? Ни от Вали, ни от мамы, ни от сестер. Теперь мама должна получить денежный аттестат, обязательно написала бы, но писем нет. Никак, почта теряет? Кто ее проверит? Вез де работы невпроворот». И ему представился развернутый из треугольничка листок, знако- 4 . Сибирские огни № 4.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2