Сибирские огни, 1975, №4

ста »равное родство с героико-романтиче­ ской темой войны и армии. Именно здесь поэт достиг наибольших успехов на пути и лирики, и эпики, здесь его герой стал органичней, многогранней и глубже, не потеряв вместе с тем в своей выпуклости. Окреп голос поэта, он стал точнее, колоритнее, мягче. Вот он пишет сибирскую зиму: Березки кружево тончайше« и елок черные клинки, и неподвижные над чащею хвосты песцовые —дымки, и от сугробов тени синие, и петушиный крик не в лад, и санный свист в зернистом инее — как будто рябчики свистят. А вот портрет сибирского старожила: Высокий лоб старинной русской лепки, метель седых волос над головой, и блеск меж скул,—коричневых и крепких,— как меж каменьев ключик снеговой. Если пейзаж сибирской зимы написан акварелью, то портрет сибиряка вырезан из кости. Вот как отразилась на изобразительных возможностях поэта его работа в лирике. И вот где сказалось юношеское увлечение живописью. Он пишет стихи о Севере — прозрачно­ трепетные и пронзительные: Далеко видно было с палубы, и там, в некошеном лугу, с дымком вчерашним в небе палевом плыла изба на берегу. Изба на фоне леса синего, окошки с северной резьбой входили в связь неизъяснимую с тем, что оставлено тобой... А оставлены были родной дом, молодость. Оставлен был на какое-то время в этом странствовании по родной земле в поисках нового героя первый и главный, пожизнен­ ный герой поэта — его память о войне. И не случайно вдруг среди родной природы, среди безоглядного' упоенья ею, как озноб по коже или как толчок под сердце, внезапно приходит ощущение самого себя не тепе­ решнего, а давнего, далекого и молодого, находящегося там, в той далекой и гроз­ ной огневой юности. Знаешь, провожая птичьи стаи, замерев у кручи на краю, что-то сердцем я переступаю, что-то вроде бруствера в бою. Эти подземные толчки памяти не были случайным явлением в жизни поэта. Они свидетельствовали о его внутренней работе, ■ которая шла в нем скрытно, параллельно с тем очевидным, что делал он ежедневно. Эта внутренняя работа вылилась в новые стихи о войне и армии, такие, как «В ка­ зарме по прошествии лет» и «Памяти Мар­ шала Малиновского». Стихи эти, мужест­ венные и суровые, как и подобает стихам подобного ¡рода, отличаются от прежних военных стихов тем, что они, кроме всего прочего, глубоко человечны. Герои их не только суровы и мужественны в силу их человеческого призвания и долга, но они добры и доброжелательны к окружающему их миру, к людям. Ибо ради людей и для людей и взяли они в свое время оружие, с честью пронеся его затем через всю свою жизнь. Автор вернулся к давнему своему лириче­ скому герою, но вернулся вооруженный но­ вым нравственным и поэтическим опытом, и потому по-новому, более обогащенным внутренне, увидел и своего героя. Я унесусь к задернутым порошею, как эти звезды синие, годам и давнему казарменному прошлому почти наивной нежностью воздам,— признается он в стихотворении «В казарме по прошествии лет». Полны сдержанного мужества и глубокой человечности его стихи «Памяти Маршала Малиновского». А мир притих в тревожной непогоде, а время вдаль протягивает нить. И только слышно: — Ладно уж, уходим... Не дай вам бог все это повторить! Так человечно и сочувственно к челове­ честву, не поступаясь, вместе с тем, ничем из того, что определено было поэтом как «наше — с нами», герои прежних его сти­ хов говорить не умели. Сейчас они научи­ лись этому, ибо выросли внутренне. Вырос­ ли вместе с поэтом. Михаил Горбунов— в расцвете творче- ских сил. Мне близок и дорог этот поэт. Близки и дороги его стихи. Они дороги мне за их сдержанную мужественность и глу­ бокую человечность, дороги за беззаветную любовь лирического героя к своей Родине —• Советской России и к Советской Армии, защитнице этой Родины. Дороги за все то человеческое и мужественное, что отличает советского человека, воителя и строителя. Я надеюсь, что эту мою любовь к стихам поэта разделит со мной и читатель. ♦