Сибирские огни, 1975, №4

вал, потому что хотел читать новое. Хороших книг на свете было вели­ кое множество, а жить Тучину по его подсчетам оставалось мало. Он ощущал, как медленно разрушается его организм, но стареть и уми­ рать не хотел, хотя жизнь его была и не легкой. В последнее время она летела все быстрей, как мчащийся поезд; го, что было рядом, мелькая, проносилось мимо и долго виделось только оставшееся позади. Тучин тяжело повернулся в постели, не зная, наяву он кричал или ему только приснилось. Зажмурившись, он захотел вновь увидеть тот мокрый от утренней росы луг, но сон уже исчез, и перед глазами была лишь колеблющаяся темнота. Тогда он попытался представить мать, и перед его взором всплыла ее единственная сохранившаяся фотография. Живую мать, такую, какую он знал в детстве, он давно уже не мог вос­ произвести в памяти. На фотографии у матери были печальные глаза, и Тучин всегда читал в них немой укор. Он знал, что ему это кажется, и просто мать смотрела в объектив фотоаппарата, как всегда, присталь­ но и немножко грустно, но и сейчас, представив себе тот скорбный взгляд, почувствовал, как сжалось сердце. Память о прошлом всегда жила в нем затаенной болью, но иногда, когда он оставался наедине с собой, боль разрасталась, и тогда становилось мучительно трудно. Часы у соседей начали размеренно отбивать удары. Они висели на смежной стене, и потому бой был слышен отчетливо, будто били здесь же, в спальне: бом-м, бом-м, бом-м... Жена его затемно ушла на работу, старшая дочь, наверное, сидела сейчас в университетской аудитории, младшая —в школе, а Тучин вто­ рую неделю был в отпуске и, хотя торопиться было некуда, насчитав девять ударов, потянулся к лежащему рядом на стуле протезу. Пока он пил разогретый на плитке кофе, еще раз вспомнил о своем сне, но уже мимолетно и без боли. Однако был еще какой-то неприят­ ный осадок на душе, в причине которого он не отдавал себе отчета. Только когда, позавтракав, прошел в комнату и увидел телевизор, вспомнил вчерашнее. Он не любил телевизор и, когда семья сидела у экрана, прежде ча­ сто уходил в спальню, где, зажав правое ухо (левым он не слышал пос­ ле контузии), пробовал читать. В свое время он пытался убавить у до­ черей казавшееся ему чрезмерным увлечение телевизионными передача­ ми, но, кроме обид и слез, ничего не добился. Жена то принимала его сторону, то начинала обвинять в деспотизме, и он, отступившись, сам стал чаще проводить время у телевизора, потому что читать, когда ря­ дом музыка или фильм, даже зажав ухо, трудно. Во вчерашнем эстрадном концерте показывали много раз виденное, и дочери, подобрав под себя ноги в креслах, позевывая листали старые номера «Юности». Но когда на экране появились высвеченные силуэты неподвижных гитаристов, обе оживились. Тучин не разделял их увлече­ ния эстрадой, однако давно перестал на эту тему спорить. Но тут, когда парни на подмостках запели обычно трогавшую его своей задушев­ ностью песню про военные дороги, он закричал, что всему должно быть свое место. Пускай пижоны с челками и в белых штанах поют что угод­ но, но петь о войне в таком виде — кощунство. Старшая дочь, вспых­ нув, заявила, чтобы он не судил о том, чего не понимает, и он, хлопнув дверью, ушел в спальню. Попробовал читать, но не смог. Когда дочери были маленькими, он всегда находил, о чем им рас­ сказать, объяснял, как умел, непонятное, старался ни в чем не отказы­ вать. Но с годами пришло это отчуждение, они все больше замыкались в себе, у них появились свои недоступные ему интересы, и он чувство­ вал, как дальше и дальше отходит от своих детей. Они уже учили то, чего он не знал, и, когда, дочери занимались, то иногда еще, прихрамы­ вая, подходил к письменному столу заглянуть в их тетради и конспек-