Сибирские огни, 1975, №3

Их лица после каждого нерадостного известия с фронта становились все более мрачными. Нетрудно было догадаться, какие мысли тревожат мо­ их товарищей. Ведь я и сам все чаще спрашивал себя: когда же, наконец, остановим фашистов? Неужели ворвутся гитлеровские головорезы в славный город Днепропетровск? И что дальше будет? Иногда завязывались негромкие, вполголоса разговоры, как вести себя, если случится худшая из бед и немцы ворвутся в город. — Я им наработаю, фрицам,— хмуро цедил кто-либо из прокатчи­ ков.—А если силой пригонят — кровавыми слезами заплатят они за это... Григорий Овчаров — первый в цехе ударник — не балагурил и не пританцовывал, потешая и ободряя товарищей, как было прежде. Он зам­ кнулся в себе, осунулся и оттого выглядел старше своих лет. Что за его молчанием? Упорство? А если отчаяние? Спрашивать я не решался. Точнее же, трусил спрашивать. Очень уж не хотелось ошибиться в нем, как получилось это в отно­ шении другого прокатчика, по фамилии Субботин. Был он вроде бы неплохим сварщиком. Хотя не из самых передо­ вых, но крепкий середняк, если так можно назвать прокатчика, достаточ­ но хорошо освоившегося в цехе, умеющего подменить товарища по брига­ де и не отлынивающего от работы. Когда началась война, он стал тру­ диться особенно старательно, и его не раз ставили в пример: так, мол, и надо выполнять патриотический долг. А потом словно подменили Субботина. В цех он являлся (да и как не явиться, время-то крутое — военное!), но всем своим видом старался подчеркнуть, что работает, вынужденно подчиняясь приказу. Однажды, когда в нашей бригаде оставалось всего семеро, Субботин решительно заявил, что один за двоих работать не будет. Нет, мол, такого закона, чтобы за двоих мантулить. Едва упросили его всей бригадой. Причем, лишь после того, как привезли ему сутунку, натаскали смолы, вычисти­ ли печь. Впрочем, едва дал я команду начинать, он вдруг недовольно замахал рукой, закричал: — Стойте! Подождите!.. Вы мне не только будете помогать во время смены, но и всю смолу из канавы вывезете. Слышите? Я к ней не притронусь... И опять, изругав его последними словами, мы вынуждены были уступить. Поработал он не больше трех часов, а потом бросил клещи, вытер пот со лба и заявил: — Не могу больше. Живот болит... И не уговаривайте: у меня голо­ ва тоже раскалывается. — Врешь, гад, не из-за болезни ты уходишь,— сказал ему один из членов бригады.—Ты боишься, как бы немцы, если в город ворвутся, тебя к ответу не призвали за честную работу. Трус ты и паникер — вот в чем причина. Все мы согласились с этими словами. А смену доработали-таки вшестером. Вот почему я и не спрашивал, чем объясняется молчание таких, как Григорий Овчаров, прокатчиков: боялся разочароваться, как в Субботи­ не, злился за это на себя, на них, на весь белый свет. Но прежде и боль­ ше всего —на проклятую войну и гитлеровских убийц и мародеров, ко­ торые ломились к Днепропетровску.