Сибирские огни, 1975, №3

Я углублял щель, ставил столбы, закладывал за них горбылины, а думы были там, на фронте. На митингах, в разговорах часто произноси­ лось слово «внезапность». А как понимать ее, эту внезапность? Удар на рассвете, да еще в воскресенье? Но потом, через день-два, через неделю последствия неожиданного удара уже не могли играть решающую роль... Ясного осознания причин наших военных поражений у меня не бы­ ло. И пришло оно не скоро. А вот смутное чувство, что внезапность куда более глубокое и всеобъемлющее понятие, чем просто удар врасплох, это чувство возникло. Оно тревожило чем дальше, тем больше, и было прямо связано с каждым известием о сдаче врагу наших городов. Я никогда не был начальником. Я оставался рядовым рабочим и коммунистом, привыкшим доверять тому, что говорили люди, стоявшие во главе партии и государства. Но это не избавляло меня от необходи­ мости глубоких самостоятельных раздумий. Доверие мое объяснялось не просто слепым поклонением авторитету, а прежде всего совпадением того, что говорили первые в стране руководители, с моими собственными интересами и чаяниями. Даже к ошибкам, без которых не обойтись в живом деле, я относился с хозяйской досадой: «Эх, не то, не так мы сде­ лали!..» Я снова повторяю: МЫ, в том числе и Я сам, а не кто-то другой. И беспокоило меня, что же теперь надо нам всем предпринять, чтобы восполнить потерянное. Слова, которые услышал я перед вступлением в партию: ты—рабочий и коммунист и потому за все в ответе,—эти сло­ ва врезались в каждую клетку тела, стали высшим законом для меня. Определяли они и мое отношение к фронтовым неудачам сорок первого года. Я думал прежде всего не о том, что Гитлер слопал одиннадцать стран Европы, что с ним его союзники,—Италия, Венгрия, Румыния, Финлян­ дия (хотя можно ли было не учитывать этого очень важного обстоятель­ ства). Куда больше беспокоило другое: почему мы, металлурги, не обес­ печили страну высокопрочной сталью, которой хватило бы и для произ­ водства достаточного количества противотанковых пушек, и для пост­ ройки не меньшего, чем у фашистов, числа танков и самоходных орудий. Плохо работали? Не успели? Я вспоминал, как мы выкладывались за сме­ ну. Обида захлестывала меня. Хотелось закричать, оправдываясь, на весь мир закричать: «Нет же, нет! От нас нельзя было требовать боль­ шего! Наши спецовки покрывались солью от мгновенно высыхавшего по­ та. Мы не расставались с нашатырным спиртом, который помогал нам, когда в голове бухало от угара. Нет, нет! Работали мы с предельной са­ моотдачей!» Перед глазами, словно чеканка на металле, предстала доска показа­ телей с силуэтами самолета, паровоза, телеги и черепахи. Под этими си­ луэтами фамилии бригадиров и цифры —четырехзначные цифры, радо­ вавшие или, наоборот, огорчавшие. Все зависело от того, под самолетом или черепахой была надпись. Движение ударников, почин шахтеров Изо­ това, а потом Стаханова — они были нашей плотью и кровью. Стаха­ новское движение с неменьшим правом могло называться и мазаев- ским — по имени прославленного сталевара из Мариуполя. Макар Ма- зай боролся как раз за то, чтобы выплавлять больше стали, той самой стали, которая помогла бы сейчас сохранить жизни тысячам солдат, не дала бы пролиться горьким слезам матерей и вдов. Мы теперь платим за нее кровью, за эту невыплавленную, не ставшую танками и пушка­ ми сталь. Что за мысли? Неужто я готов признать, что работать мы могли лучше? Руки продолжали укладывать настил из хлипких горбылей, Пра­ сковья присыпала его песком — защита разве что от осколков зенитных снарядов. Эх, до чего дожили? В собственном огородишке ладим себе по