Сибирские огни, 1975, №3

Воронцов-Дашков, богатеи Куртучкин-Романов и Сиднев... Коммунист же не имел права даже помыслить о присвоении чужого для себя лично. Коммунист должен быть примером бескорыстия. Так я считал в ту пору. Позднее, в армии и особенно на заводе, это мое убеждение еще больше окрепло. Узнал я коммунистов-ленинцев, поступавших, как и на­ до поступать борцам за народное дело. Вот тот же Полторацкий, он не только старый вальцовщик, но честнейший человек и большевик. Или обер-мастер Иван Карпович Руденок. Специалист, какого поискать надо! Еще подходя к цеху, он умел на слух определить, какой стан и как рабо­ тает. Спуску не давал никому. Если надо, сам показывал, что следует предпринять, чтобы прокатка шла как по маслу. Чудо-старик был. В гражданскую войну, служа в Красной Армии, обморозил ступни. Паль­ цы ему ампутировали, и ходил он в специально укороченных, с очень тупыми носками ботинках. Непреклонен был во всем, что касалось инте­ ресов производства; однако прежде всего требовал с себя самого, и это все знали. Даже такие, как Пелехов, прикусывали язык, когда заходила речь об Иване Карповиче. Далеко мне было до таких людей, как Руде­ нок! А тут еще услышал я о скромности и бескорыстии Владимира Иль­ ича Ленина. О том, что он не только отказался от более высокой зар­ платы, но даже изругал инициатора этой затеи. Я стал вершить обратный строгий суд над Муравьевым и родным дядей. Я терзался из-за своего собственного несовершенства, потому что находил у себя такое же, как у них, себялюбие и не хотел быть в этом похожим на них. А стать бескорыстным, как лучшие из коммунистов-ле­ нинцев,'—не было у меня сил для этого. Не знаю, долго ли продолжалось бы мое искреннее и наивное само­ едство. Но в один из дней парторг цеха Поляков неожиданно спросил, почему я, комсомолец и ударник, не подаю заявление о приеме в пар­ тию. Я смущенно забормотал, что рад бы, да считаю себя, к несчастью, недостойным. И честно выложил свои сомнения, упомянув и о Полторац­ ком, и о Руденке, и о Ленине тоже. — Руденок? —переспросил Поляков.-—Ты прав: чудо-старик. А только всякое было и в его жизни. Смолоду он и в рюмку заглядывал, и в карты резался. Даже дом свой проиграл. А потом одумался. Дома соб­ ственного строить не стал, снял квартиру. На заводе принял сторону лучших рабочих, которые против хозяев выступали. Началась револю­ ция— к большевикам примкнул, в гражданскую воевал геройски... Ну, а какой он теперь —сам знаешь. Одним словом, побольше бы таких. У него и сын замечательный хлопец: красный командир. А твои, Иван, думки, что каждый коммунист вроде святого монаха должен быть,— это, понимаешь, заблуждение. И то, если мягко, соломки подстелив, гово­ рить,—улыбаясь, продолжал Поляков.— Это что же, корочкой питать­ ся, росой умываться, спать на голом камне, так? А я-то, грешный, считал и считаю, что буржуйскую и петлюровскую нечисть мы для того со своей спины и спихнули, чтобы всех,—чуешь? — всех, кто трудится,— сделать счастливыми. Даже такого глупого пустомелю и баламута, как Пелехов. Он тоже о счастливой доле мечтает. Но для одного себя, на других ему байдуже... наплевать, одним словом. Подивишься твоей наивности, Иван. Откуда ты взял, что коммунисты должны быть святыми великомучени­ ками? Конечно, сейчас надо быть терпеливыми, не паниковать из-за вре­ менных трудностей. Но мы знали, что пятилетка — это не прогулка с же­ ной по зеленому бережку. Пятилетка — это гуртом, рука об руку впе­ ред, через любые препятствия. Мы, коммунисты, считаем, что каждый станет жить лучше, когда страна разбогатеет. Чуешь разницу? Не через личное шкурническое обогащение к всеобщему богатству, а наоборот, от общего богатства страны к личному благосостоянию... Пойми: ты — ра­ бочий, и ни одна холера никаких благ тебе на рушничке не принесет. Ты