Сибирские огни, 1975, №3

— А сколько погноили? Сотни? — возмущенно спросил Ефим Николаевич. — Всех успели засолить. А бывало, в самом деле, пока домой плывешь да солить, собираешься — попреют гусишки наполовину. — Это не охота, а разбой среди бела дня. Хищничество. — Раньше все так добывали,— продолжал Максим Григорьевич с прежним спокой­ ствием.—А теперь стали говорить: нельзя да нельзя. Но наши гоняют помаленьку. — Как ваше сердце не лопнет от такого варварства — гремел Ефим Николаевич.— Вы птицу любите, про лебедей, случается, говорите, будто стихи читаете... — Верно! Лебедя зорить не позволю. Сам не стреляю и другим не даю. В позап­ рошлом году один городской не послушался меня, свалил лебедка, так я ему от ворот поворот: уезжайте, говорю, и больше сюда носа не показывайте. — А сами линных гусей лупите,— укоризненно напомнил наш спутник, которого Ефим запросто звал Демидычем. — Старая привычка, будь она проклята, тянет на добычу. Опять же хлеб колхоз­ ный жалко: гусь — он вроде вредителя, навалится стая — все на корню обмолотит. — Охоту здесь развертывать надо вот в это время, птицу коптить и — в город. Утка жирная, гусь на хлебах тем более. — Правильные слова,— окончательно сдался Максим Григорьевич.— Летом у гу­ сей мясо никудышное — тощая птица, как балалайка. С юных лет и до конца своей жизни Пермитин ратовал за охрану природы, десятки раз в охотничьих журналах и альманахах писал о необходимости борьбы с бра­ коньерством. В избушке на сваях мы прожили трое суток. И на каждой заре слышались ровные дуплеты Ефима: подранков у него не было. Всякий раз он возвращался с богатой до­ бычей, тяжелых крякашей подвязывал к петелькам ременных лямок и вешал на крюки в стене, чирков бросал к очагу: на варево. Хотя и мелкие, но суп из них наивкуснейший. К отъезду в его связках, помнится, насчитывалось шестьдесят шесть селезней и уток. Когда мы приплыли к квашнинскому берегу, он все связки перекинул себе через плечи и мерным шагом пошел к нашей деревенской квартире — не погнулся под этой тяжелейшей ношей, ни разу не приостановился для отдыха. Силушки его хватило бы на троих мужиков. Труд романиста на редкость тяжелый. Он требует не только увлеченности — упорст­ ва, настойчивости, я бы сказал, одержимости на многие месяцы, а иногда и на годы, по­ ка книга не будет закончена. Бывает так: литератор, одержимый большим романом, про­ сыпается среди ночи, включает свет и спешит записать слова, которые тщетно искал много дней и которые неожиданно прервали его сон. Он обязан знать о предмете своего повествования раз в десять больше того, что скажет в книге. Не случайно его уподоб­ ляют архитектору, инженеру-проектировщику и искусному каменщику, возводящему сложное, прочное и красивое здание по своему проекту. Слова он укладывает в строку, как отобранные и обтесанные им самим кирпичи. Помимо всего, строки его должны зву­ чать, как музыкальная мелодия, найденная им самим. И возведенное им здание не долж­ но походить ни на одно из многих тысяч, созданных другими. Всеми этими качествами обладал Ефим Пермитин в зрелую пору своего творчества. Но мастерство далось ему с величайшими трудностями, с большими издержками. Он с детства великолепно знал разговорный язык сибирских кержаков, знал их бытовой ук­ лад и охотничьи сноровки, знал голоса и повадки птиц, звериные следы на снегу «чи­ тал» как книгу о таежной жизни с ее бесчисленными драмами, но на первых порах ему изменял литературный вкус, не хватало обостренной требовательности к слову. По­ рой вместо добротного, обожженного в печи кирпичика ложился в стену серый, рыхлый и недолговечный саман. А иногда кирпичи ложились косо, и оттого в стене повествова­ ния торчали ненужные углы. В 1927 году он напечатал у себя в журнале свой большой рассказ «В белках», как называют на Алтае снежные вершины высоких гор. В том же году Сибкрайохотсоюз выпустил его отдельным изданием. Рассказ одобрительно был встречен охотниками и критиками. В «Сибирских огнях» о нем писали: «Автор этой книгой начинает свой писа­ тельский путь... Дебют следует признать удачным. В этой книге видишь Алтай: сверкают