Сибирские огни, 1975, №3

ней протоке стонали гагары-лысухи, словно жаловались на то, что не дано им подни­ маться высоко в поднебесье. Где-то совсем близко посвистывали чирки-трескунки. А в голубом небе держали курс на юг пролетные шилохвостые утки. Только не хватало ГуСей,—они уже улетели на поля Кулундинской степи шелушить оброненные при жатве колоски пшеницы. И вдруг показался кряковый селезень. Не опасаясь избушки, летел прямо на нас. Ефим вскинул ружье. У селезня подломились крылья. Тяжелая, как бы налитая свинцом, птица перевернулась в воздухе и гулко шлепнулась спиной в воду. — Раскололся, как спелый арбуз! — азартно вскрикнул Ефим, торопливо спустился в лодку и оттуда добавил:—Осенняя утка жирная—не выдерживает удара с высоты о воду. Раскалывается! Увидите — убедитесь. Вернулся сияющим. Селезень на его широких ладонях лежал — будто на подносе. По брюшку от шеи до хвоста пролегли хорошо заметные среди пера и пуха две трещи­ ны, янтарно-желтые от жира. — Разводите, други, костерок! — скомандовал наш старшой. — Первую добычу всегда — в котел. Обед будет знатный! Из осенних селезней, я вам скажу, суп такой на­ варистый, что ложка в нем стоит! Он сел на край помоста, свесив ноги, и стал ощипывать селезня. Тем временем Максим Григорьевич над кирпичным очагом повесил на таганок ведро с водой и, вместо дров, зажег пучки сухого камыша. Мы почистили картошку. Выпотрошив селезня, Ефим разрубил тушку на куски, опустил их в ведро. Туда же бросил горошинки черного перца, достал из баночки несколько лавровых листочков, чтобы опустить их за минуту до того, как суп сварится. На охоте он любил поесть вкусно и сытно. Когда обед был готов, мы сели вокруг ведра, выпили по стопочке, закусили селедкой. — А супец-то, супец как пахнет! — Ефим постучал деревянной ложкой по краю ведра.— Языки не проглотите! И вдруг откуда-то издалека-далёка донеслись как бы звуки нежнейшей музыки. С каждой секундой они становились все слышнее и слышнее. Казалось, что где-то по большому плесу плывут на лодках музыканты большого оркестра: поют флейты, сереб­ ристо звенят ударяемые друг о друга тонкие тарелки. Их несколько десятков... Мы двое взглянули на ружья, висевшие на стене. Ефим удержал нас: — Не надо. ! Он-то знал, кто летит. Мы выскочили на помост и замерли. Недалеко от нас летела стая лебедей. На фоне черной тучи, залегшей на горизонте, их белизна казалась ослепительной. Гордо вытянув шеи, птицы изящно взмахивали сильными крыльями. Камыши резонировали им. Мне вспомнился немолодой охотник, поэт, побывавший на Чанах годом раньше. По­ мимо уток, он привез оттуда двух лебедей, охота на которых тогда еще не была запре­ щена, снял с них шкурки, словно с каких-нибудь сурков, и сшил дочурке доху. Между прочим, он учил дочь разговаривать по-французски. Доха оказалась неудобной, и девоч­ ка отказалась ее носить. Отказалась также декламировать у новогодней елки француз­ ские стихи о лебедях. Доху выбросили в чулан — там роскошное перо источила моль. Лебеди летели цепочкой, никого не опасаясь, и переговаривались: — Кув, кув... — Кув, кув... Мы смотрели как зачарованные. В голосах улетавших лебедей слышалась легкая грусть: птицы прощались с просторами озера, с буйными зарослями камышей. Но про­ щались не навек,— весна приведет их снова на родину, полюбившуюся навсегда. На вечернюю зорю Ефим Николаевич плыл на одной лодке с Максимом Григорьеви­ чем, мы — за ними на двух обласках. Островитянин, показывая на пролом в камышах, рассказывал: Линных гусей мы ловили тут. Вон за тем зеленым куренем сети поставили, а с той стороны из камышей погнали. У гусишек маховых перьев нет, лететь не могут, в сетях-то запутываются, а мы их палками по головам... Добычливая была охота: пол­ ные лодки нагрузили!