Сибирские огни, 1975, №3
ципиально не являлся, называя их брехней и пустопорожним звоном. Исктючение делал только для сводок Совинформбюро. Питался я найти какую-нибудь — не тропинку, нет, на это я и не на деялся—а хоть тонюсенькую ниточку, паутинку к его душе, но терпел ■ ■еудачу за неудачей. А однажды он сам вдруг подошел ко мне. Хмурил ся поятал в сторону глаза, но подошел: совет ему понадобился. Это кое- что значило Не столько разумом, а скорее чутьем я угадал, что дело не тоЛЬко и не просто в необходимости получить помощь. Главное в дру гом- поверил Сноркин в меня, как в человека, готового без раздумий подставить плечо под общую ношу. А совет? Что ж, совет само собой. Ко мне обращались все чаще не только мои товарищи по бригаде, а да же кое-кто из молодых инженеров, которые знали по книгам теорию, но были порой беспомощными в сложных вопросах практики. Со Сноркиным был особый случай. Просил-то он совета, но думал, если воспользоваться популярной во время войны армейской терминоло гией, прежде всего о наведении моста между собой и мной. Просьба бы ла как первая досточка в настил. За нею последовали другие досточ ки _ не только ко мне, но и к остальным членам бригады. А в один из дней Сноркин неожиданно разбранил за симуляцию недавнего прияте- ля-молотобойца, правда, во всегдашней своей манере, то есть переме жая обычные русские, хотя и гневные, слова с матерками. Молотобоец попросту опешил. А потом пригрозил: — Ну, стукач! В сознательные лезешь? Достукаешься! — Не пугай, положил я на твои угрозы. Они едва не сцепились в драке. После этого Сноркин и вовсе принял мою сторону. Если заходила речь о новых социалистических обязательствах, он первым поддерживал меня. Объявляли о субботнике (а зимой, особенно же к весне, когда метели заносили железнодорожные пути к цехам, этих субботников бы ло множество), Сноркин хотя и хмурился, но без спора брал лопату и отбрасывал снег с ожесточением, будто каждый бросок был прямо в не навистную морду фашистского изверга. На политинформации он тоже являлся, изредка с резкой издевкой дополняя письма гитлеровских гро мил, приводившиеся в сводках Советского Информбюро. О перемене, происходившей в Сноркине, заговорили на цеховых пя тиминутках. О нем написали в стенной газете. Он даже и внешне стал иным: появилась во взгляде уверенность, означавшая, что он, наконец, нашел свое настоящее, нужное всем место на родной земле. Одно оста валось неизменным: матерился Сноркин по поводу и без повода. Но зло сти в этой матерщине заметно поубавилось. Сложным и нелегким путем шел Сноркин к осознанию и признанию нашей советской правды. Но ведь пришел! Я до сих пор с теплым чувст вом вспоминаю сухощавое, все в неглубоких конопинках от оспы, со свет лыми дружелюбными глазами лицо нашего сварщика. Были ведь и дру гие недавние заключенные, с которыми выпала мне и моим товарищам нелегкая обязанность возиться. Но ни один из них не запал в душу так, как Сноркин. ТЕТРАДЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Снова о делах военных Не помню уж, в какой книге прочитал я описание жестокого боя между взбесившимся быком и человеком. Нападает бык, человек защи
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2