Сибирские огни, 1975, №3

его слово было решающим. Если учесть военные нехватки, это сущест­ венно увеличивало его административные, и без того немалые, права. До смерти своей не забуду, что осенью 1944 года, когда мой сын вер­ нулся из госпиталя инвалидом, я был вынужден, прежде чем сфотогра­ фироваться всей семьей, попросить костюм у соседа. Дюмин люто воз­ ненавидел меня, и самым щедрым талоном, который я получил, был талон на метр байки, годной разве что на портянки. Товарищам же мо­ им вручали талоны даже на отрезы пусть и простенького, но сукна. Лгрюмая черная туча возникает не сразу. Сначала появляется лег­ кая, с виду оезобидная хмарь, которая чаще всего бесследно рассеи­ вается. Недовольство Дюмина до поры до времени казалось мне такой же хмарью. Ведь говорил я о делах производственных, ни для кого лично не обидных. На «Коминтерне» или Нейво-Шайтанском заводе подобные замечания приняли бы как само собой разумеющееся. А Дю­ мин неожиданно обиделся, и легкая поначалу хмарь стала мало-помалу превращаться в темное облачко, пока еще не черное, но все-таки темно­ серое. А вскоре начал погромыхивать похожий на волчье урчание гром. Случилось это после того, как болтовщик-оператор, причем с явной ехидцей, сообщил мне: мы тут, мол, вкалываем, себя не щадя, а его вы­ сокородие Иван Степанович Дюмин изволили снять со смены и послать на заготовку червей дядю Мишу; для кого-де главное война, а для ко­ го—рыбалка в воскресенье... Дядя Миша был в недалеком прошлом кулаком. На «Амурстали» появился после отбытия срока в исправительно-трудовом лагере. Не знаю, за какое в точности преступление он был посажен. Однако те­ перь дядя Миша был с виду божьей овечкой, поддакивал и соглашался со всеми и во всем. Дюмин сразу почуял эту его податливость и сделал чуть ли не своим холуем. Ни один из руководителей на «Коминтерне» или на Нейво-Шай- ишском заводе даже помыслить о таком своевластии не посмел бы. Правда, у нас в Чернитове коммунист Трофим Муравьев заставил ку­ лаков безвозмездно построить ему избу. Но ущемлял он сельских миро­ едов, ненавистных всей бедноте. А дядю Мишу никто в цехе не мог упрекнуть в лени. О его кулацком прошлом многие даже не слышали. И работал бы он со всей добросовестностью ради общего дела, не об­ рати на него внимание Дюмин. Зарплату получал дядя Миша вместе с нами в цеховой кассе. А выполнял прежде всего личные прихоти на­ чальника цеха. Смириться с этим для меня было все равно, что потерять уважение к самому себе. Поговорил я с секретарем парторганизации цеха. Уви­ дел, мнется, юлит он. Тогда я отправился в партком завода. Выслуша­ ли меня внимательно. Обещали разобраться и принять меры, согласив­ шись, что поведение Дюмина недопустимо, тем паче в военную пору Ьыла, вероятно, Дюмину нахлобучка. Приутих начальник цеха, затаил­ ся. К сожалению, ненадолго. Как-то один из подсобных рабочих подошел ко мне в раздевалке после смены, негромко сказал: — Ты, Кузьмич, как говорят, совести пока не потерял. Не в пример иным прочим. Но что же это опять выкаблучивает начальник цеха'? Людей в цехе не хватает, так? — Ну, так,—согласился я,—Миримся мы с этим. Понимаем на фронте люди нужнее. — Вот-вот: мы понимаем!—подхватил рабочий,—А Дюмин что же, не понимает? Несознательный? — Ха! Где ты ее видел, сознательность?—тотчас вмешался в раз­ говор второй подсобник,—Может, и была сознательность чубатой да облысеть успела. Всяк опять сам за себя. Кто дорвался до власти,’ тот 7*