Сибирские огни, 1975, №2
лепный мозг генерала. Даже и мертвый, в холодной броне черепа, этот мозг был для Крисчена более надежной частицей мироздания, чем суетные умы живых. — У него много друзей, неужели не нашлось дома, где Турчин мог бы окончить свои дни? — Вы не знаете этого характера, его дьявольской гордыни! — рас сердился Крисчен,-—И не суйтесь со своей добротой. А что, как он и впрямь не знает Турчина? Он исправно писал; при мостившись на углу стола, а вернувшись в Чикаго, перебелял, пере писывал страницы и отсылал в Петербург. Но откроется ли за страни цами ж и з н ь или они осыплются, сухо, безжизненно, как осыпаются листья дерева, у которого истреблены корни? — Вы правы, Крисчен, я едва ли хорошо понимал генерала,—ска зал он смиренно.—Но я похоронил бы его в Чикаго. — Послушайте, мистер Как-вас-зовут! — дождался своей минуты Барни.—Если вы человек с кошельком и связями, поставьте- ка генералу бронзовый памятник в Чикаго. Верно, Тадеуш? — Черт побери! — сказал Драм.—Не дадут старику спокойно лечь в землю! — Некоторые думают, что чем богаче кладбищенские ворота, тем короче дорога к богу! — воскликнул Барни. — Скажете вы, наконец, что там понаписали врачи? —Крисчена донимала приютская бумага. Владимиров вынул из кармана вчетверо сложенный лист. Почт мейстер отошел подальше от гроба, к самой двери, и, далеко отставив длинную руку, прочел бумагу. Прочел и второй раз, удивленный ее обыденностью и пустотой, оглянулся на гроб, .напрасно пытаясь в па мяти своей связать написанное с умершим стариком. — Так я и думал,—проговорил он, возвращая бумагу. — Вы о чем, о костре? —спросил Владимиров. — Последний костер мы жгли с ним под Афинами, в Алабаме; от тех костров не осталось и золы. Но здесь написана ложь; он никому не жаловался на боль и страдания! — Что они там напакостили, капитан? —Барни поднялся с табу рета, держась рукой за гроб. — Вы ездили к нему; он хоть раз пожаловался вам? —допыты вался Крисчен у Владимирова. — Нет. — А вы? —обратился он к полякам,—Вы слышали жалобы от генерала Турчина? — Мистер Турчин был гордый человек! — Дайте-ка вашу бумагу! —Барни двинулся к Владимирову, по езд затормозил, и калека-ирландец упал бы, если бы его не поддержал Крисчен. — Ее и читать не стоит, Барни,—сказал он,—И не зови меня ка питаном; вот кто у нас капитан —Тадеуш Драм. — Мистер Драм начинал войну капитаном. — Я и окончил ее капитаном,—ответил Тадеуш.—А вам я скажу, Уильям, не сотворите идола: старик был человек. Он ж е с т о к о стра дал и го р ь к о жаловался... Поезд приближался к цели, замедлялся рывками, оглашая ревом околицу Маунд-сити; все взгляды сошлись на Крисчене, на его неверя щем, несчастном в эту минуту лице. — Кому же он жаловался? — Мне! — В целом мире —одному вам! —Однополчане, они враждебно стали друг против друга.— Вы поверите в такое, Барни?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2