Сибирские огни, 1975, №2

с пером в руке, пожаловался, что время уходит на пустяки, на еду, на сон, а он хочет быть свободным в своих поступках, довести до конца де­ ло... И Владимиров решил в последний раз испытать судьбу. Из Петербурга прибыла книга отца и письмо к Турчину, почтитель­ ное, с вопросами о г о р о д е Радоме, хотя города не получилось, даже и заштатного, осталась деревня с дряхлым костелом, почтой, тракти­ ром и двумя магазинами. Книга была —несомненный козырь Владими­ рова, а другой козырь— Вирджиния Фергус. Если и вместе с Впрджп он не смягчит генерала, значит, это едва ли возможно вообще. От друзей Турчина Владимиров узнал о нем многое, и новости торопили его. Ми­ нувшая зима в Радоме трудно пришлась Турчиным. Они остались без сена и продали корову, спасая ее от голодной смерти; руки Надин бра­ ли от нее так мало молока, что корова была уже для них не кормили­ цей, а привычной живой душой. Редко топились печи, проходя мимо, радомцы с прошлой осени не слышали скрипки генерала и вторящих звуков рояля; сведенные холодом, пальцы Турчина плохо держали смы­ чок. Лето Турчин писал, как нельзя и молодому,—от зари и до ночных петухов, уже и письмо написать казалось ему грехом, а покоя не было,— все постороннее, всё, что не строка, не мысль, казалось преступной тра­ той времени,— Турчин стал скуп на слова, он слышал, слышал свою На­ дин чуть обвислым стариковским ухом, согнутой над столом спиной, слы­ шал и любил, страдал ее невольным отвержением, каялся криком души, мольбой — понять и простить, — но и для нее не находил достаточно слов. Спохватился, когда Надин жгла бумаги, спас многое, вынул из огня, бросился записывать по памяти потерянное; просил ее сидеть ря­ дом, быть с ним. Турчины вступили в осень и раннюю стужу, как соста­ рившиеся вдруг птицы без перьев, без сильных крыльев для перелета, без жира под кожей... Поля уходили за окно вагона безлюдные; пахарь еще не вывел ра­ бочих лошадей. Поезд с долгим тревожным криком врывался в мартов­ ские голые леса, бросал клочья дыма в путаницу черных ветвей и тем­ ную хвою; поезд короток, и паровоз, со своими воплями и запахом гари, рядом. Был рабочий час, генерал не расслышал стука. Вирджи постучала сильнее,-—никто не отозвался. — Иван Васильевич! —негромко воззвал Владимиров. Тишина, тишина, и Вирджи толкнула дверь. Пустыня стола, пустыня дощатого пола, со скомканными бумаж­ ками на нем, отодвинутые к стене стул и полукресло, скатанный тюфя­ чок и железная, оскаленная сетка кровати. В пустой комнате окно по­ казалось незнакомым, а стол огромным. Пустота комнаты была так вне­ запна, что они долго молчали, озираясь. Потом Вирджи подобрала бу­ мажки с пола, расправила их на столе; ничего связного на них не чита­ лось. Одною Турчин снимал грязь с пера, на трех едва прочитывались зачеркнутые строки; «...которым положили Фридрих Великий и Наполе­ он. У них был тот... свыше, талант, что они умели соединить...», «...так же, как генерал Зейдлиц... в историю, как образцовый генерал от ка­ валерии...», «...руководили посредственности... оказывались наиболее кровопролитными... продолжительными, а когда гении, то они...». Вла­ димиров вынул из кармана пальто книгу отца и положил ее на стол, будто, вопреки всему, что случилось, книга принадлежит человеку, ко­ торый трудился за этим столом. — Не надо горевать, Ник, я прошу вас! Оставленная комната не имела полной власти над чувствами Вирд­ жи: Турчиных она связывала с другими комнатами и другими окнами. Они спешили к Турчину, а оказались с глазу на глаз в чужой комна­ те,—голые стены, кувшин набоку в умывальнике, железная сетка крова