Сибирские огни, 1975, №2
никший на Юг, и марш через Джорджию, о котором я мог только меч тать три года назад. Война еще длилась, а меня постигло, как беда и освобождение, чувство, что моя пороховая, пушечная война позади. Мы остановились у заросшей бурьяном лагерной свалки; рассы павшиеся колеса фур, дедовский лафет из дубовых брусьев, разбитый котел, сломанные ружейные приклады, истлевшая упряжь, ржавые стремена, дырявый ранец, а поверху, будто все еще мечтая оседлать живой хребет,—остов жесткого индейского седла, сломанного, с объе денной кожей и тряпичными лохмотьями. — Ты сказала, что мы не вернемся к Шерману... Мы не вернемся в армию. — Это Хэнсом вывел тебя из равновесия? •— Нет. Жизнь у нас одна, и каждый день бесчестья —непопра вим. Должен умереть близкий человек, чтобы, с горем, утвердилась эта простая мысль.—Я достал из кармана письмо.—Умер наш отец; я ему обязан всем,—он дал жизнь тебе, а мне помешал умереть... Напрасно я продолжал говорить; горе Надин было сильнее моих слов и сострадания. Она не замечала протянутой руки с письмом, од но только слово жило в ней — короткое, неотвратимое, как дрогнувшее напоследок веко, как мгновенная судорога,— ей ли, принявшей столько смертей, не увидеть егоодинокую смерть. -— Умер! —Повторила она, будто не я ей, а она мне сообщает горькую весть,—Он умер, Ваня... Я бросила его! — Помни: отец был стар, ему семьдесят, и долгая жизнь вдовца, войны, кавказское ранение... — Этого и ты не поймешь, что значит, душа отлетает. Не к богу, без выбора, куда лететь; она оставляет нас, мы ей больше не нужны, ни память, ни мысль наша, ни раскаяние. Дай! Она ушла с письмом, скрываясь за березами и кустами лещины, металась со своей бедой, кружила в перелеске и, приблизившись ко мне, снова уходила. Я не тревожил ее, в отце она потеряла всю семью, не оставив на земле живого ростка. В самые трудные дни войны перед нею возникал отец в расстегнутом мундире или в халате на шнуре, обидчивый и снисходительный; он в гневе топал ногой, как на малень кую, хватался ладонью за щетинистый белый подбородок и, не доду мав до конца кары, прощал, говорил всем, что его д е т и честны и благородны, а что упрямы и сумасброды, так это время такое, поги бельное, суетное... Я не двигался с места, пока не увидел, что Надин бежит ко мне. — Ты жив, жив! — бормотала Надин, отступив, трогая рукой мое лицо и плечи.—Как мне надо, чтобы ты жил!.. В такие минуты верую щим легче, но я не жалею, что не верую; каждому свое. Ты сегодня же подашь рапорт об отставке, а я напишу в Петербург, пусть деньги от дадут на сиротские дома, а жертвователем будет отец; не беглая его дочь, а отец,— князь Львов устроит это... Мез/сдг/главы восьмое. Радом, штат Иллинойс, 9 мая 1879 г. Из письма А. Д. Киджеру, эсквайру, библиотекарю Чикагского Исторического общества. Д о р о г о й , с э р ; У м е н я н е осталось ни ед ин о го э к з е м п л я р а м о ей работы « В о е н н ы е р а з д у м ь я ». Б у д у о б я з а н вам , если вы попросите г -н а Дж о р дж а Ф. Ф ер - г у с а порыться в е г о оф и с е и найти некоторые и з б р ош ю р , е с л и же он их5 5. Сибирские огни № 2.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2