Сибирские огни, 1975, №2

дуемый Брэггом и Морганом, а Хэлик достиг видимости успеха под Коринфом и стал главнокомандующим. Он корчил из себя гения, ар­ битра военных судеб нации, изрядно промачивал горло мадерой и то­ каем во время лукулловых пиршеств в честь несостоявшихся побед и взбирался на стратегические ходули, с которых уже не видел грешной земли и мечущихся на ней армий. Я ждал, любезный Чикаго стал для меня золочёной клеткой; я решался приступить к инженерному делу и в тот же день отставлял его, в надежде, что утром меня потребует военный курьер. Чикаго платил мне полковничье жалованье, и я мог бы пуститься в кутеж: многие жаждали от меня этой прыти,— пистолетной пальбы в ночное небо, буйства, подвигов, достойных худших слухов о моей русской вой­ не, но я был трезв, а жалованье свое отдал сиротским домам города, объявив в чикагской «Трибюн», что не н а м е р е н п о л ь з о в а т ь ­ ся д а р о в ым ж а л о в а н и е м . Чикаго насчитывал тогда немало мундиров при двух рядах сверкающих пуговиц и изрядном жалова­ нии,—как же они мстили мне за доллары, отданные сиротам! Я переигрывал в уме чужие сражения осени 1862 года, а затем и наступившей зимы, находил в них ошибки и страдал, и понимал, что в отдалении легче видеть просчеты в приказах и перемещении полков, что в поле и я не избежал бы неудач. Мне бы смириться, что я не при­ шелся ко двору со своей войной; быть может, и якобинец Америки Фримонт, повоюй мы подольше рядом, захотел бы надеть на меня твердое седло и вставить в рот железные удила. Куда там смириться! Даже и рассказ Надин об обеде с президентом и примечательном их разговоре при самом конце, когда подали пирог и персиковый компот, не промыл мне вполне глаза. Линкольн ел быстро, небрежно, словно исполнял обрёменительную обязанность, и спрашивал обо мне. «Объ­ ясните мне, старому, глупому человеку, не мог ли бы ваш Ганнибал немного перемениться? Поукоротить, перешить свой мундир по мерке армии, которой он так хорошо служит?» — «Поукоротить не беда,— возразила Надин.—От него требуют, чтобы он его дотачал до сюрту­ ка капеллана или монашеского облачения! Скажу вам, как в России говорят: каков в колыбельке, таков и в могилке!..» Так Америка, уста­ ми президента, наградила меня еще одним прозвищем: Ганнибал. Сочувствию общества положены тесные границы. Сегодня ты ге­ рой, человек дня, иной ретивец подбросит в твою честь новый цилиндр, да так, что он упадет под каблуки толпы. Но пройдут недели, поосты­ нут и пылкие и, вздыхая, с постным лицом, подпишут петицию в твою пользу или денежный лист. А там не за горами и забвение. Как без­ донно и горько открывалась мне здесь, вдалеке от баталий, филосо­ фия громких кухонных Робеспьеров и умышленно безоружных карбо­ нариев! В те месяцы нашей отрадой стали письма. Часто писал Александр Раффен: из Нашвилла, где стоял 19-й, отданный в корпус генерала Негли, когда Бюэлл резво побежал на север, навстречу бесславию и отставке; писал после битвы на Стоун-ривер, где наш полк обессмер­ тил^ себя штыковой атакой и где славный Джозеф Скотт —осужден­ ный, а затем возвращенный в полк —нашел свою смертельную рану. «Какое счастье,-^ писал Раффен,—что Скотт перед гибелью имел Афи­ ны и случай возвыситься в глазах полка. Он и прежде исправно делал свое дело, но после суда и приговора Скотт искал пули, и не слепо, а в хорошо ведённом бою, всегда впереди рот, в самых неудобных и опасных местах. Так было и на Стоун-ривер: Скотт повел полк в шты­ ковую атаку, выиграл ее и погиб. Буду ли я достоин, в возложенных на меня^ обязанностях полкового, буду ли хоть отчасти достоин своих учителей? Я уверен, что не погибни на Бивер-крик капитан Говард, он