Сибирские огни, 1975, №2

А тот в подручные взял сына. Торговали они лихо. Распродали сахар в один день. Причем, остаток был такой, что вернули мы с лихвой долг всем родственникам, попозже ночью утащили Бухановы чуть не мешок к себе домой, да и нам оставили не меньше. Когда я спросил Григория, как это у них с батей получилось, тот лишь расхохотался: «Уметь надо!» Отец мой, к сожалению, не умел. Хитрить не умел, ловчить, красть и обманывать не умел и не хотел уметь... Почему же именно ему выпало попасть в смертельную беду при своей же народной власти? А мать с Гришком приехали в Шацк, разыскали дом ЧК. В кабине­ те начальника мать опять грохнулась в ноги. Начальник поднял ее, уса­ дил на стул. Потом взял записку, прочтя, распорядился, чтобы принесли дело Воронина Кузьмы Петровича —председателя Чернитовского сель­ совета, обвиняемого в выдаче контрреволюционных справок. — Ну, а пока дело-то это искали да несли,— рассказывала потом мать,— он, начальник-то (строгий такой мужчина, ремнями перепоясан­ ный и дотошный, до всякой тонкости допытывается), стал выспраши­ вать, как я живу, какое хозяйство... Про Андрея и про ссоры его со свек­ ром моим тоже спрашивал. И как свекровь умерла... Я ему все выложи­ ла, а сама реву, света божьего не вижу. Потом он и говорит: «Так у тебя, значит, шестеро ребят и одна лошадка. А сверх того и старик слепой?» Я киваю: так, мол, так!.. «И мужа своего ты от группы сочувствующих отвадила?» Сболтнула ведь и об этом. Вот, окаянная, кто меня за язык- то дергал, дурищу? А он строго смотрит, душа у меня в пятках... Туг как раз бумаги, дело это самое, принесли. Пролистнул он его и стал чго- то писать. Потом поднялся, говорит: «Вот тебе распоряжение. Езжай с ним в тюрьму и отдай, кому указано». Он назвал фамилию, да я не пом­ ню, забыла. А он добавляет: «Эх, темнота, темнота! Много вас еще учить надобно...» Мать в этом месте взволнованно умолкала, потому что очень уж го­ рестными были воспоминания. — Да, так и говорит: учить, мол, вас надобно,—передохнув, про­ должала мать.—А я не пойму, к чему он об этом. И как понять его сло­ ва: помиловал он Кузю али не помиловал... Спросить боюсь и уехать тоже боюсь. Уехала, однако. Все ж таки неизвестность лучше, чем сразу узнать, что нету помилования... Тюрьма агромадная, окошки маленькие и все с решетками. Испугалась я, конверт Гришок отнес, отдал в окошко чуть побольше собачьего лаза. Солдат, который стоял у ворот, приказал отъехать нам в сторонку и ждать. А чего ждать-то?.. Солнце печет, а ме­ ня то в жар, то в холод бросает. Гришок, притомившись, вижу, вот-вот упадет возле телеги. Никому-то до нас дела нет. Солдат, когда я посме­ ла приблизиться к нему, только прикрикнул: «Сказано ждать и ждите!» Мы все жданки переждали, когда выскочил в маленькую дверцу Кузя-то. Оглянулся по сторонам и как вдарится бечь. Мы кричим ему, а он огля­ нулся да не на нас, а на тюрьму, потом в другую сторону — на церковь. Перекрестился три раза и пуще прежнего побежал. И так много раз: оглянется на тюрьму, потом перекрестится на церковь и дальше дай бог ноги. Уже далеко в поле догнали мы его на телеге... Он схватил вожжи, стал нахлестывать лошадь. «Уедем, говорит, поскорее от этого прокля­ того дома...» В первые дни отец отмалчивался. Потом неохотно признался, что натерпелся страха сверх всякой меры. Среди арестованных было немало подлинных заговорщиков, спекулянтов, которые скупали в селах хлеб, злостных распространителей клеветы на Советскую власть. На рассвете двое из камеры были уведены и больше не вернулись. Вслух о них не упоминали. И только старый военный, явно из офицеров, перекрестив­ шись, произнес: «Вечная память и вечная слава убиенным героям».