Сибирские огни, 1975, №2
По первости не прельстило меня житье-бытье просановской семьи. У нас в селе многие куда самостоятельнее, и промысел отходный для большинства — как добавок к доходам от хлебопашества, коровенки, овец, домашней птицы. У Просанова же весь прибыток только от тю канья топором на стройке. А это не густо, ох, не густо, особенно в та кую смутную пору, когда войне конца не видать, когда бурлит и ко леблется все в народе. Тетя Меланья жалуется, что вздорожали про дукты, что крестьяне из ближних сел отказываются менять хлеб и кар тошку на ту ветхую одежонку, которую несут рабочие. Охотнее берут инструмент, гвозди, веревки. Но у кого они есть? Разве у тех, кто вору ет на стройке. А это смертный грех — воровать. Да и понимать надо: увязнет коготок — всей птичке пропасть. Словно подтверждая мои собственные мысли, тетя Меланья мечта ла вернуться в Чернитово. Петр Степанович, однако, отмалчивался, и это было не очень понятно, потому что за словом в карман он обычно не лез. Но однажды не выдержал: — Ну, чего ты от меня хочешь? —взорвался он вдруг в злом шепо те; никогда прежде я не подозревал, что совместимы они —шепот и взрыв.—Ты хочешь, чтобы и во мне проявилась шкурная душа кре стьянина?! Они-то, крестьяне, девятеро из каждых десяти спят и ви дят, как бы крепкими хозяевами-мироедами стать. Сколько раз тебе твердил: не хочу при своем лапотном наделе рабом быть. Нет, свбе гнешь, пилишь и пилишь: в Чернитово, в Чернитово, в Чернитово!!! Петр Степанович вздрагивающими пальцами свернул козью нож ку, прикурил от трута, затянулся. Все это подействовало успокаи вающе. — У бабы волос длинный, ум — короткий. Вот и не понимаешь, что хотя я здесь и не начальство, но и не обсевок в иоле. Много нас здесь, на стройке, и мы не только живем вместе, мы и работаем вме сте, а сообща и тятьку легче скрутить... Ты, неразумная,—уже с мяг ким укором обратился он к тете Меланье,— ты вспомни, как осенью девятьсот пятого было, как бастовали всей стройкой. Али запамятова ла это? Погоди, не то еще будет. В Питере не только Керенский с ком панией, там и Советы сгуртовались, власть, значит, рабочая да кре стьянская... У нас тут, в Сольцах, тоже об этом гутарят. А об ком ей, власти этой, пекчись, на кого, если не на нас, опереться? Мы ведь вме сте, мы-—сила. Вот к нам и едут умные головы, правду-матку разобъ- ясняют... Вот об чем помозговала бы, дуреха моя... Убеждал-то Петр Степанович жену, но я слушал тоже, и предста вилась мне почему-то одна разъединственная былинка в чистом поле, обсевок, как он сказал. Над нею любой, самый пустячный ветер — гос подин. И тут же, как наяву, сноп возник. Тоненькие соломешки, но крепко-накрепко связаны, и даже урагану не переломить их. На строй ке же или на больших заводах — это ведь тоже тысячи связанных об щей заботой людей... Мне, мальчишке, было приятно, что я понял такую, с виду-то и не очень мудреную, истину. А жилось все труднее. Деньги имели удивительную особенность. Пока держишь их в плотно сжатом кулаке, вот они, целехонькие. Но чуть расслабил пальцы и—фр-фр!.. Не заметишь, куда они, эти день ги, улетели. Вставал я, чувствуя, как сосет под ложечкой от желания поесть. Ложился поздно вечером тоже голодный. То ли от недоедания, а скорее от грязи в бараке, от давно нести ранного, полуистлевшего, пропитанного потом белья навалилось на меня неисчислимое войско вшей, аж шорох стоял. Мыло можно было купить лишь у спекулянтов, но для этого требовались большие деньги, которых не имели даже опытные мастеровые.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2