Сибирские огни, 1975, №2

вает свою концепцию личности Ломо­ носова. Многое поражает Иванова в этом чело­ веческом самородке. Не только удивитель­ ная разносторонность таланта, упорство в преодолении невзгод, истинный патриотизм. Но и огромный, почти невероятный дар предвидения. «В науке и искусстве талант — великое дело, но еще более великим делом являет­ ся талант, помноженный на поэтическое и научное предвидение, которое вытекает из веры в свой народ, в его гений, в его буду­ щее!..» Иванов пишет это в 1936 году. Про­ ходит пятнадцать лет. В рецензии на кни­ гу А. Морозова «Михаил Васильевич Ло­ моносов» писатель возвращается к той же мысли. «Главное в истинном ученом и поэ­ те — это дар предвидения Ученый и поэт (...) на основе своих научных и поэтиче­ ских наблюдений должен сказать, какими путями идти в дальнейшем науке и поэзии, чтобы и поэзия и наука лучше служили на­ роду». Черта эта, убеждает нас критик, бы­ ла исключительно развита в Ломоносове. Он перешагнул границы своего века, уз­ кие рамки социальных устройств и ясно увидел Россию завтрашнюю. «Открыватели путей». Так назвал Ива­ нов раздел одного из томов своего при­ жизненного собрания сочинений, где собра­ ны статьи о классиках. Точное название. За ним — та же уверенность: гений всегда прокладывает новые пути для человечества, Сквозь призму этой мысли Иванов видит биографии многих писателей. И, конечно, биографию Пушкина. В 1937 году он вы­ ступил на митинге, посвященном памяти поэта (речь Иванова была опубликована в «Известиях» и больше не перепечатыва­ лась). Он старался найти единый стержень, скрепляющий все этапы художественных исканий Пушкина. И начал свою речь со строк, оброненных поэтом незадолго до смерти, в одном из писем: «Гений с одного взгляда открывает истину, а истина силь­ нее царя, как говорит священное писание». Истина высветила Пушкину тщету жал­ кого, ничтожногЬ мирка царедворцев. И в полный голос зазвучала в нашей литерату­ ре тема истинных и мнимых ценностей жизни. «Истина,— говорит Иванов,— была ря­ дом с ним, когда он своей насмешкой, этой интеллектуальной молнией, которой он вла­ дел с совершенством изумительным, испе­ пелял все, что он ненавидел. Стоило ему прикоснуться этой молнией, как мгновенно слетала гвардейская мишура, и на нас гля­ дело лицо ханжи и тирана. Молния касалась книги, и исчезало даже ее на­ звание». В том же пронзительном свете правды Пушкин увидел истинное и ложное в ис­ кусстве. Это было прозрение гения, осоз­ навшего, по словам Иванова, что «люди и чувства в тогдашних книгах были выстрое­ ны, как правильное каре, впереди которого рыцари в латах блистали своей красотой и ловко начищенной медью, и вся жизнь вообще походила на плацпарад, где про­ исходили тогда военные обучения». Исторические пушкинские реформы в ли­ тературе представляются Иванову гигант­ ской битвой — смело задуманной, блиста­ тельно проведенной: «Перед ним стояли уже погибающие, но еще способные умертвить линейные войска тогдашних книг. Он был великим полководцем искусства. И войско его росло. Огонь его был меток и смерте­ лен, и скатывались в могилу блестящие латы, ботфорты, падали шпаги, рушились замки феодалов. В балке, в березовой ро­ ще, в необозримой степи создавались цепи его сподвижников, будущее войско настоя­ щего искусства, подлинного реализма, вскормленного ржаным хлебом родных полей». А в чем же та Истина, что помогала Поэ­ ту? «Истина, которой владел Пушкин,— отвечает Иванов,— принадлежит народу. Эта истина — любовь и вера в свою роди­ ну, знание ее, уважение к ней». Здесь при­ чина современности Пушкина: точно доро­ гое письмо, «его гениальное сердце распе­ чатано народами Советов». Естественный вопрос возникает у чита­ теля: не слишком ли большое внимание ав­ тор уделяет субъективным факторам в творчестве Ломоносова и Пушкина? Не преуменьшает ли значение объективных исторических условий, подготовивших ве­ ликие перемены в искусстве? Те же вопросы ставил перед собой и сам Вс, Иванов. И отвечал на них так: «По­ скольку среда принимает и охраняет ге­ ния, постольку и она сама видоизменяется под его влиянием совершенно особенным и оригинальным образом». Иванова как кри­ тика интересует прежде всего эта сторо­ на вопроса. Он любит задумываться о волшебной, преобразующей силе та­ ланта. Всю жизнь Всеволоду Иванову сопутст­ вовал особенный, никогда не ослабевавший интерес к Льву Толстому. Характерный штрих биографии: еще в 1921 году, прие­ хав из Сибири в Петроград, Иванов читал в рабочих и красноармейских аудиториях лекции об авторе «Войны и мира», книги которого «волновали меня тогда не­ обычайно». Нет у Иванова специальной статьи о Толстом. Но имя писателя то и дело встре­ чается в его теоретических заметках Толстой для него прежде всего художник- философ. По-своему трактующий ход исто­ рии. По-своему видящий вечную жизненную череду «дней и дел». Например, «Войну и мир» Иванов считает философским рома­ ном, «объясняющим таинственное движение масс». Философская проза Толстого открыта каждому. У нее нет особого интеллектуаль­ ного ценза — требуется лишь читательская готовность внимать автору. «Л. Толстой — пишет Иванов,— оживлял банальные жизненные положения — соблаз­ нение невинной девушки («Воскресение»), измена жены («Анна Каренина»), семейные несчастья и неурядицы («Война и мир»), смерть («Смерть Ивана Ильича») введени­ ем глубокого осмысливания существующего- как, зачем, для чего?..»