Сибирские огни, 1975, №2

суждений его критиков. То есть придется последовательно останавливаться на каж­ дом пункте обвинений, выдвинутых против Егора Подушкина, и смотреть, насколько соответствует данное обвинение тому, что мыимеем в самом романе. Первое, на что сразу обратили внимание критики,—социальное происхождение ге­ роя. Кто он такой, Егор Полушкнн, из ка­ ких слоев вышел, в каких условиях форми­ ровался его характер? И сразу возникли недоумения. «Прошлой деревенской жизни как не бывало,—пишет И. Дедков,—по во­ ле писателя Егор ее не помнит, не вспоми­ нает, хотя корниего, начало—там, позади». «Нам понятно, чем вызвано движение ха­ рактера Егора, но неясно, что за условия, что за реальные жизненные обстоятельства сформировали его таким, каким мы узнали его вначале»,—вторят И. Дедкову редак­ торы «ЛО». В самом деле, «прочерк» в биографии ге­ роя здесь «налицо», нам остаётся только гадать, где родился Егор, что собою пред­ ставляла деревня, в которой он вырос, как он там трудился, много ли зарабатывал... Однако мы никак не можем взять в толк: почему это герой должен появляться на страницах произведения непременно с полным «личным делом»? Писателю вовсе не обязательно для выяснения «истоков» и «корней» характера героя рыться в его би­ ографии. Истинному художнику вполне до­ статочно воспроизвести с максимальнойточ­ ностью манеру поведения, образ мышления, склад речи героя, чтобы читателю и без ан­ кетных данных было ясно, откуда взялся этот человек, что определило и сформиро­ вало его характер. Именно так и представляет нам своего героя Б, Васильев. Уже в первых главах романа вполне отчетливо обозначается со­ циальная принадлежность Егора. Перед на­ ми—типичный сельский житель, выходец из среднерусской полосы, человек с истин­ но крестьянской психологией. И так ли уж важно знать, как называлась деревня, от­ куда он приехал, как он там трудился, ла­ дил ли с начальством и дружно ли жил с соседями. Так ли уж здесь обязательны все эти «реальные жизненные обстоятельства», если мы сразу видим в Егоре человека, с детства проникшегося сыновней почтитель­ ностью к природе-кормилице, тонко чувст­ вующего и понимающего всю ее мудрую диалектику и целесообразность. Здесь, видимо, самое время обратиться к эпизоду с муравьиной кочкой, тому самому эпизоду, который вызвал столько саркасти­ ческих замечаний и иронических усмешек у критиков. Те, кто читал роман Б. Василье­ ва, вероятно, хорошо помнят, как однажды Егору дали задание вырыть канаву, и он с присущим ему усердием принялся за ра­ боту. К вечеру канава была готова, но явившийся принимать работу прораб при­ шел в ужас, «потому что ровная, в нитку траншея делала вокруг ничем не примеча­ тельной кочки аккуратную петлю и снова бежала дальше, прямая, как стрела. Не ве­ ря собственным глазам, прораб долго смот­ рел на загадочную петлю и не менее зага­ дочную кочку, а потом потыкал в нее паль­ цем и спросил почти шепотом: — Это что? —Мураши,—пояснил Егор. — Какие мураши? — Такие, это... Рыжие. Семейство, стало быть. Хозяйство у них, детишки. А в коч­ ке, стало быть, дом. — Дом, значит? — Вот я, стало быть, как углядел, так и подумал... — Подумал, значит? Егор не уловил ставшего уже зловещим рефрена. Он был очень горд справедливо заслуженной похвалой и собственной ини­ циативой, которая позволила в неприкосно­ венности сохранить муравейник, случайно попавший в колею коммунального строи­ тельства. И поэтому разъяснил с воодушев­ лением: — Чего же зорить-то? Лучше я кругом окопаю...» Да, конечно, чудачество здесь налицо. Но вот что странно. Мы почему-то всегда сни­ сходим к какому-нибудь ученому мужу, ко­ торый вечно теряет калоши или надевает на голову вместо шляпы картонную короб­ ку; подобного рода курьезы даже как-то возвышают в наших глазах рассеянного ученого мужа, ибо мы понимаем—это че­ ловек, углубленный в себя, отрешенный от всех житейских мелочей, постоянно думаю­ щий о сложных проблемах. Но разве не мо­ жет быть таким чудаком в хорошем смыс­ ле слова простой рабочий человек? И разве это резонно презрительно называть «чуди­ ком» человека, который именно на деле*до­ казывает свое сыновье отношение к приро­ де, который глубоко убежден, что никто не имеет права творить насилие над безза­ щитным животным миром? Тут, думаем, не нужно строить никаких концепций, чтобы понять, что эта «сердобольность» Егора Полушкина есть проявление высокого гума­ низма со стороны простого труженика, осо­ знающего не только свою кровную связь с природой, но и свою личную ответствен­ ность за сохранение всех ее богатств. И с этой точки зрения вовсе не пьяным бредом кажутся Егоровы речи, когда он говорит «туристам»: «Страдает человек. Сильно страдает, мил дружки вы мои хорошие. А почему? Потому сиротиночки мы: с зем- лей-матушкой в разладе, с лесом-батюшкой в ссоре, с речкой-сестричкой в разлуке горькой. И стоять не на чем, и прислонить­ ся не к чему, и освежиться нечем». Критика же, не вникнув толком ни в смысл Егоровых рассуждений, ни в истин­ ные мотивы его «чудачеств», поспешила на­ весить на цего ярлык: Егор Полушкин-де, каким он предстает в первой части романа, есть самый натуральный «естественный че­ ловек», этакое неразумное, дремучее «дитя природы». Правда, в дальнейшем, дескать, Егор Полушкин, получив должность лесни­ ка, став «лицом официальным», начал пре­ ображаться, превращаться в «человека об­ щественного». Именно так трактует главно­ го героя уже упомянутый нами В. Баранов. «В образе Егора Полушкина,—пишет он,— Б. Васильев сделал попытку как бы «в ежа-