Сибирские огни, 1975, №2

У прихожан отлегло от сердца; ксендз остался в стороне. — А теперь последнее, пан Теодор. Сколько акров земли вы купили у Крефты для себя? И почему не скажете людям; скоро и я пойду за плугом вместе с вами. Земля, земля! Простая материя жизни, она более всего занимала умы фермеров. Они хотели знать, кто новый поселенец, сколько он ку­ пил земли и нет ли здесь опасности для них? — Церковь не запрещает нам владеть землей. — Но зачем тайком, пан Теодор? — Я не успел сказать о покупке; прошло немного времени. — Земля куплена в ноябре прошлого года. Взгляды прихожан перебегали с одного на другого; слова Турчина ложились на чашу правды, пригибали ее книзу. — Неужели и клочок земли можно поставить в упрек пастырю! — Выдержка покидала ксендза. Турчин рассмеялся с душевным отдохновением. О покупке он узнал стороной, от чертежника, который снимал копию землемерной карты. — Отныне ваш пробст первый шляхтич в Радоме — 420 акров зем­ ли! Вот и берите одного из нас голыми руками; тут я, банкрот, а тут пан Теодор, и не один, а с Крефтой, с нотариусом, компания славная, они со всяким гешефтом управятся. — Бисмарк!—послышался громовой голос Дудзика. Это было едва ли не самое большое ругательство среди познанских и особенно силезских поляков. Мы смотрели, как прихожане двинулись к дверям, показав спину и ксендзу и Турчину, отворачиваясь от нечисто­ ты, в которую их ввергли. 11 И город Солнца не встал на месте лесных порубок. Когда отцы- францисканцы, Леон Брандыс и Дезидериус Лисе, привезли в Радом церковные колокола, они в три тона славили не коммуну, не общежитие справедливости, а разбитые телегами деревенские улицы, паровую мель­ ницу Крефты, новую кирпичную плебанию, дубовые ставни на окнах и карточные столы в заведении Миндака. Ксендз не собрал и трети подписей. Прихожане склонились к Тур­ чину; на обоих листах под его именем потянулись столбцы имен. Ксендз пробрался на крыльцо, к Аврааму и Тадеушу, устрашая прихожан су­ ровым взглядом. Убедившись, что приход склонился к генералу, ксендз закричал об измене вере, о слепых кротах, которых судьба напрасно вывела на свет божий, и о том, что радомцы — развращенная чернь, готовая побить камнями своего пророка. «Не]ге па БорПсе! Н^'ге па БорНсе!» —выкликал он в ярости, вспоминая преданного толпой шляхтича из поэмы Мицкевича. Пан Теодор покинул Радом и лоно польской церкви. Матильда увезла его в штат Висконсин, в поселок с немецким именем Берлин, а в конце лета они вернулись в нашу округу, на свою ферму, в 14 милях к северо-востоку от Радома. Здесь он жил в дружбе с немецкими католиками. Честолюбие снедало его, болезнь валила с ног, осенью 1878 года он умер, не дожив до 42 лет. Матильда не отдала его тела попам из Эшли, в ней проснулась упрямая жена кап­ рала прусской армии. Она положила пана Теодора в дубовый гроб, на телеге привезла его в наш костел и похоронила на радомском кладбище. Ксендзом в Радоме был тогда ее соплеменник, немец, плохо говоривший по-польски, отец-францисканец Марек Танел; он и положил начало гос­ подству ордена францисканцев в нашем приходе. Ксендз Гирык ушел, остался Турчин. Мы в срок выкупили у Джошуа