Сибирские огни, 1975, №2

Утверждало мою веру в бога и вот какое обстоятельство. Жил в селе юродивый Алешка. Ходил он летом, зимой ли в белой длинной ру­ бахе, исподних штанах, босиком и без шапки. Ему нипочем был про­ мозглый осенний ветер с дождем, мороз, снег. Сам толстый, голова, ка­ залось, росла прямо из плеч. Рожа красная, из тех, о которых говорят: кирпича просит. Взрослые чернитовцы, особенно старухи, звали его божьим человеком и не разрешали мальчишкам дразнить. От собак же он отбивался комьями земли. А однажды прокатилась потрясшая всех весть. Алешка-божий че­ ловек вдруг обзавелся палкой и, подойдя к избе нашего соседа и про­ пев «Богородица-дева, радуйся», прислонил кон!ец'-па#ки-Ж'*п»ечуг, -как делают это новобранцы-солдаты, и прокричал несколько раз: «Бу!.. БуП Бу!» Целился он не иначе как в галку на крыше, но богомольные ста­ рушки заохали и заахали: «Ох, быть беде... Уж не война ли?» Когда же вскоре и в самом деле началась война с Германией, об юродивом заго­ ворили, что это не просто Алешка-божий человек, а святой отец Алек­ сей. Раньше он сам отбивался от собак. Сейчас хозяева, завидев его, спешили привязать псов на цепь покрепче. А потом в саду первого чернитовского богатея Куртучкина, которо­ го все по-уличному называли Романовым, появилась келья. Поселили в ней юродивого. Ухаживать приставили монахиню. Толпами повалил к новоявленному святому народ. Война ведь, сыновья и мужья на фронте. Живы ли?.. А в благодарность оставляли продукты, деньги. Кое-кто стал злословить, что не задарма Куртучкин- Романов расстарался на келью. Известно: жадина. Лавка бакалейная, маслобойка, просорушка, пасека большая, земли повыкупил у голытьбы не одну десятину. Вот и на юродивом вздумал поживиться... Но отеи мой только в смятении крестился. Для него, как и для нас, сыновей, преображение юродивого в святого было, прежде всего, подтверждением всесилия божьего. И даже тогда, когда монашка спуталась с сыном Куртучкина-Романова, нарушив святость, отец объяснил это силой лукавого, который только и ждет, чтобы воспользоваться сла­ бостью человеческой. Когда я думаю сейчас об отце, он кажется мне стихийным христо­ любивым толстовцем, делившим всех людей на две группы: по одну сто­ рону—добрые, по другую — злые. Лишь однажды, опьянев на встрече своего дружка по детским играм, который стал кем-то вроде офицера, он наговорил что-то крамольное. Наутро, проспавшись, отец, в ужасе от того, что натворил, отправился каяться. Смилостивился над ним быв­ ший дружок. Не донес властям. Среди злых первое место занимал не богатей Куртучкин-Романов и тем более не граф с его холуями, а мой дед Петр Сидорович. Лет ему было под семьдесят. Он среднего роста и не очень широк в плечах. Лицо морщинистое, но округловатое, с желтизной. Густые седые волосы стриг под горшок, а во время работы охватывал кожаным ремнем, что­ бы не лезли в глаза. Борода окладистая, широкая, и закрывала чуть ли не всю грудь, над чем подсмеивались чернитовские старики: «Тебе ба, Петр Сидоров, да с твоей бородой, надо старостой али старшиной волос­ ти стать... А ты всего-навсего над бабами да ребятишками сопливыми верховодствуешь...» О своенравии моего деда чернитовцы знали многое, но не все. Был он куда хуже, чем о нем думали. До сих пор в памяти — дедовы отдающие студеноетью и злостью глаза. Бесчисленные подзатыльники, которыми он нас потчевал, ругань матерная — это бы еще куда ни шло, цветочки, так сказать. Да и то, что все мы ходили в лохмотьях, а он имел будничные и праздничные