Сибирские огни, 1975, №2
все внутри, и минутное отчаяние, но всякий ломоть хлеба, даже корка его, были заработаны трудом, а не вложены нам в руку. Вы скажете, как мало значат стрелы трусов и конторских крючков для того, кто шел на картечь! Ошибка! Ошибка! Именно с ними благо родный теряется; предполагая гордость и во враге, он нс предвидит укуса, грязного плевка, он разом хочет порвать липкую паутину, и вот он уже засел крепче прежнего, грязью залеплены уши, глаза заплеваны хар кающими тварями. Каково же было мне видеть его несчастливым, на блюдать, как доброта уходит из синих глаз. Были у меня и свои глаза, но счастье любви в том, что и глаза любимого — твои; ты в них и вн дишь жизнь, и если суждено лишиться глаз, то прежде ты отдаешь своп. В эти месяцы Турчин пристрастился к скрипке. Карандаш рисовали щнка и штихель гравера когда-то кормили нас. А этот дар — музыка — врачевал сердце; нам еще и в голову не приходило, что скрипка, выто ченная три века назад мастером с берегов озера Сало, вскорости даст нам и хлеб. С весною окна дома открывались настежь до ночной тем ноты, и прохожие слышали нашу музыку; говорю—нашу, потому что я часто вторила ему на фортепьяно. Но, случалось, он импровизировал, скрипка следовала за ним на Дон, в южные степи России, на паркеты Варшавы и Кракова, в Теннесси и Алабаму, в хижины черных, где негры, сойдясь, поют свои псалмы. Однажды в апреле, когда смычок Турчина переходил от одного военного костра к другому, я заметила перед оградой силуэт неподвиж ного господина. Солнце садилось за его спиной: поджарый человек на тонких ногах, цилиндр в руке, в другой — саквояж делового янки. Он словно приготовился взлететь, правая нога отставлена, занятые р\кп приподняты. «Какой еще грамотей явился по наши души!» — подумала я с досадой. Вечернее солнце скользнуло за крышу пакгауза, и я поня ла что смотрю на черного; голова в завитках, лицо в короткой бороде. Он легко опустился на колени, уронил на тропинку цилиндр и саквояж и сложил руки на груди. Это оказался наш Авраам. Он был среди тех немногих, кого прокла мация Линкольна подняла над бесправием и нищетой. Ум и начитан ность открыли ему дорогу; помог Фредерик Дуглас и кружок белых в Бостоне. Аврааму нашли должность секретаря налогового агента. Франтишек Гаевский поскакал в лес за Тадеушем. Давно не бывало такого веселья за нашим столом; трое ветеранов сидело за ним, нет, четверо, позвольте и мне остаться в их компании, двое русских, поляк и негр. Драм приглашал Авраама в Радом; но черный секретарь,— по манерам, первый джентльмен за столом,—улыбался, открывая младен ческой чистоты зубы и качал головой,— он уже выорал свой путь и жи вет не для одного себя. У него дело к нам; в саквояже лежала кни га - сборник военных статей, изданный в Нью-Йорке и Бостоне к десятой годовщине военной победы и задержавшийся выходом. Тиснении пе реплет, превосходная бумага, гравюры и виньетки; несущиеся вскачь кавалеристы, высокие фургоны, опрокинутые орудия, штыковой бои, мятежные корабли, тонущие от бомб «Монитора»...- «Здесь хороши одни картинки,-заметил Авраам,-они не лгут. Я вырежу их, а осталь ное мы сожжем...» Солдаты еще не сняли мундиров, когда чикагский издатель Кларк напечатал первый том труда, составленного Т. М. Эдди —редактором газеты «Норс-Уэстерн Крисчен Эдвокеит». Летом 186о года название книги звучало, как гордое посвящение: «О ч е р к гр аж д а н с к о й и во ен н ой
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2