Сибирские огни, 1975, №2

Когда Турчин сказал о том, что втайне страшило и самого ксендза, самообладание оставило пана Теодора. Он закричал Турчину, что видит за каждым его поступком корысть и расчет, что Турчин обманул коло­ нистов при продаже земли, составлял купчие и землемерные планы в пользу железнодорожной компании и к урону фермеров, что он — тай­ ный агент русского посла и антихрист, и вся его цель— развратить по­ ляков личиной добра, осквернить веру и святую польскую кровь, сме­ шать ее с чуждой, дикой и сильной кровью. Рот ксендза дергался, на глаза упала пелена, они погасли, как перед падучей, он пошаривал в воздухе руками, будто искал опоры,— болезнь открылась в нем. Я бросилась на кухню, зачерпнула воды, Турчин отвернулся к окну, чтобы не унизить ксендза взглядом, когда тот придет в себя. Пан Теодор не взял чашки с водой, серые, с увеличенным зрачком глаза смотрели непримиримо, он ненавидел Турчина и наше обыкновение иметь не толь­ ко имя, но и отчество, будто это не общее для нашего народа обыкнове­ ние, а привилегия русской знати. Он вышел из припадка так скоро, что я усомнилась — болен ли он? — но ксендз болел давно и тяжко. Потом мы узнали, каким спасением была для него Матильда Стрижевская, любимая женщина и сиделка в бессонные ночи, когда пан Теодор ме­ тался между светом и тьмой, между Пруссией и Польшей, постигая истину незаурядным умом и опасаясь следовать ей. 6 У Турчина был несчастный вид. Он не боялся ксендза, но горечь проникала его от предчувствия, какую войну придется вести, как низки и грязны будут ее орудия. Мы видели возможность братства людей; пусть вспышками, озарением, краткостью искры, как в опыте среди реторт и склянок. Эти мгновения доступны глазу наблюдателя, но не всякое сердце радуется им вполне. И не всем дано видеть их связь с жизнью человечества,— тут и мое зрение уступало Турчину. Он не был разрушителем нации, никакой из наций,— ни в помыслах, ни на деле; я не хочу, чтобы и тень такого подозрения мелькнула у вас. Но он не находил на земле такой крови, которая заслуживала бы возвыситься над другой кровью, и только в этом, изначальном равенстве людей видел едва ли не божественную справедливость природы. Он был врагом каждого, кто, подобно пану Теодору, выносил кровь на базарный торг и выкликал цены, выгодные для одних, а для других — унизительные, а то и равные приговору смерти. Его взгляд равенства открывал дорогу дру­ жескому соприкосновению, делал землю благополучным домом,— вся­ кий другой сулил войну. Вот отчего он, русский, русский во всем — в любви, в гневе, в сражении, в дружбе, в щедрости, в упрямстве,— не только назвался гражданином американской республики, но и был им, и имел, как немногие, право говорить о ней; н а ш а республика. Он тосковал по России. Среди зимы, когда запевали недолгие радом- ские вьюги, он иной раз бросался с постели к окну, в надежде увидеть сугробы, русскую заснеженную равнину, но напрасно. Немногие понимали его вполне. Не знаю, о ком из сотен людей рассказывал вам Турчин; но уж верно он не пропустил ни Томаса, ни генерала Гранта. Так вот, сотни, а то и тысячи людей, те, кто распо­ ложились между Томасом или черным Наполеоном, внизу этой челове­ ческой пирамиды и до Линкольна наверху ее, даже и те, кто любил Турчина, не вполне понимали его. Я говорю о друзьях. Но Турчин нашел в республике и врагов. Сонм врагов! Турчин никогда не говорил этого, но я верю, что он отправился в Америку и за врагами. Странно, разве Турчанинову не достало бы их