Сибирские огни, 1975, №1

Э. БАЛЬБУРОВ внутренний монолог. Даже право повество­ вания автор стремится уступить своему ге­ рою. Появляется несобственно-прямая речь. Автор и герой говорят как бы одновременно: «Вот Бимба дошел до браконьерского ко­ стра, где они расстались с другом. Устало плюхнулся прямо на лыжи. Полулежа заку­ рил. Сквозь кудрявую дымку рассеянно по­ смотрел на свежес.рублеиное дерево, верши­ на которого и его смолистые, иссиня-серые сучья ушли в костер, а на комле сидели те негодяи. Он помнит, с каким негодованием говорил Зенфран о браконьерах... Такой доб- родушный, хороший человек, и так ненави­ дит их... Теперь Бимба это понял. Эх, а Витька-то тоже не любил их. А так-то он и червяка не обидел. Ох, хороший был му­ жик. Мог .неделями ночевать на снегу, быть голодным, но браконьера ©караулит, изло­ вит' Э! Мужик был золото? Кому худо сде­ лал? Ой, Витька, Витька! Вдруг Бимба за­ метил под комлем какой-то тяжелый пред­ мет...» и т. д. Создается впечатление, что автор избега­ ет говорить сам. Он то прячется за слива­ ми героев, воплощаясь в Хабеля, в Бимбу, в Бойчена, в Остяка, то соединяет свою речь с речью героя. В этом пиршестве жи­ вого разговорного языка начинает опреде­ ляться авторский голос, все более органич­ но соединяющий в себе богатства устного слова подлеморца с грамматической гибко­ стью и универсальностью литературного языка: «Наконец Хабель добрался до Орлиного гнезда. Отдышавшись, сердито оглянулся назад. Тяжелыми косматыми копнами не­ слись с Байкала тучи и липли к гольцам. Сквозь просветы далеко-далеко внизу чер­ нел .кедровник, ,в котором петляли по его чум.нице1 стражники. На суровом лице поя­ вилась злорадная улыбка. «Хотели Хабеля взять! Вот вам! — таежник показал дулю в темнеющую даль и, освободив от кжс оне­ мевшие ноги, .уселся на лыжи... Двое суток без сна, почти без пищи уходил он от на­ стырных стражников». Чувствуется, как автор словно расправля­ ет плечи, начинает писать свободней. Послы­ шался натуральный голос таежника с его су­ ровой и сдержанной интонацией. Я узнаю здесь Жигжитова-рассказчика, таким я пом­ ню его по беседам в Максимихе, в зимовье, на привалах. Художественные преимущест­ ва повести «Моя Малютка-Марикан» по срав­ нению со «Снежным обвалом» очевидны. И в этом сказывается не только более вы­ сокая техника сюжета и композиции, пока­ занная тут писателем. Все тверже, увереннее начинает звучать в жигжитовской прозе го­ лос автора. Расширяются стилистические возможности прямого авторского повество­ вания. Проза стала богаче, появляется пси­ хологизм. Жизненный опыт Жигжитова те­ перь более непринужденно воплощается в слово. Читатель знакомится с грубоватым, привлекательным своей смелостью и охот­ ничьим талантом Хабелем, несгибаемо-му­ жественным и человечным Сцатошем. Коло­ ритнее, ярче стали портреты, пейзажи, опи- 1 Ч у м в и ц а — лыжня, саиия и отступления. Жигжитова уже не смущает чистый лист бумаги. Поиски манеры .повествования, которая позволила бы шире использовать разговор­ ную речь и в языковом отношении прибли­ зила бы автора к герою, закономерно приве­ ли Жигжитова к стилизации устного быто­ вого повествования —к сказу. Сколько исто­ рий, рассказанных живым образным языком у рыбацкого костра или в охотничьем зи­ мовье, хранит память Жигжитова! На пер­ вый взгляд, может показаться странным, по­ чему он с самого начала не использовал эти готовые произведения устного слова. Но только— «а первый взгляд. Устная разго­ ворная речь и та же .речь в функции литера­ турного повествования—далеко не одно и то же. В сказовом повествовании нетрудно заметить присутствие автора, который не­ заметно стилизует разговорную речь, при­ давая ей грамматическую гибкость, расши­ ряя ее изобразительные возможности. Ска­ зовая форма требует стилистических навы­ ков, поэтому, даже в совершенстве зная речь рыбака и охотника, Жигжитов не сра­ зу мог вывести образ рассказчика-рыбака и рассказчика-охотника. Сказовое повествова­ ние Жигжитов начинает использовать, уже будучи автором нескольких произведений, в повести «За ущельем Семи Волков». Напи­ санная на ту же охотничью тему, она, каза­ лось, мало чем отличается от предыдущих. Однако в этой повести есть важная строчка: «Осип сидел у старого кедра и вспоминал свою жизнь. Ему было о чем вспомнить». Те­ перь уже все дальнейшие события автор мо­ жет преподносить как содержание души и памяти старого охотника-эвенка. Открыва­ ется широкая возможность использования просторечия. Стилизованным под литератур­ ное повествование языком Осипа в повести рассказывается и о приключениях Самагира, выслеживающего браконьеров, и о его пере­ живаниях, интимных воспоминаниях. Этот внутренний ракурс изображения значитель­ но углубляет и индивидуализирует образ главного героя. Становление художественной речи в твор­ честве Жигжитова продолжается. Первые его повести лишь показывают характер и направленность этого процесса. Главный охотничий трофей Жигжитова — живое раз­ говорное слово таежника — послужил той доброкачественной основой, на которой фор­ мируется словесная ткань произведений пи­ сателя. Активно используя диалог, монолог, внутренний монолог, несобственно-прямую речь, сказовое повествование, Жигжитов от повести к повести, от рассказа к рассказу все органичнее соединяет живую устную речь с письменной, все увереннее овладева­ ет средствами прямого авторского литера­ турно-художественного повествования, при­ емами речевой стилизации и индивидуали­ зации. Развитие художественной речи является внешним выражением других, более глубо­ ких стилевых изменений, совершающихся в тесной взаимосвязи. Обогащается сюжети- ка, создаются более реалистичные и коло­ ритные характеры, композиция делается все более удобной и компактной для выражения