Сибирские огни, 1975, №1

дущего: «завтра» в .руках московского князя, создавшего могучее централизованное рус­ ское государство,— присоединение Новгоро­ да вдвое увеличило его территорию, эконо­ мическое и военное могущество русского царя. И все же это для автора — лишь часть правды в ее полном объеме. Исторический прогресс ведь не кончается на одном, дан­ ном акте; двигаясь вперед, человечество что-то приобретает, что-то теряет, от чего- то отказывается, к чему-то возвращается; приговор истории далеко не всегда оконча­ телен, не всегда «обжалованию не подле­ жит». Пропуская события сквозь призму исторического опыта и нравственного чувст­ ва современного человека. Дм. Балашов от­ четливо видит, что конец Новгорода означа­ ет весьма' существенные утраты для русской истории, русской культуры; и именно это — а не только страдания «черных людей» — порождает в романе тревожную, скорбную, трагическую ноту, все более усиливающую­ ся к финалу. При всей исторической ограниченности новгородского вечевого строя — это для ав­ тора все же единственная форма народного участия в государственной власти, которую знает наша старая национальная 'история. Автор ничего не идеализирует, в его рома­ не знаменитое вече уже окончательно пре­ вратилось в эффектную комедию, разыгры­ ваемую на боярские теньги. Но еще памят­ ны «те времена К'»гда щитннки, замочники и кузнецы смещали епископов и вмешива­ лись в дела государственного управления, когда на вече представительствовали стар­ шины цехов, подлинные представители чер­ ного народа, и на них опирались бояре в борьбе за власть». Более того, даже в эпо­ ху кризиса и вырождения вечевого строя, он все же «пронизывал всю организацию город­ ской жизни. Торговля и ремесла, суд и шко­ ла, дела церковные и мирские — все было связано с вечевыми порядками и все подчи­ нялось им». Расстаться с ними для боль­ шинства новгородцев не так-то просто; с глубоким сочувствием рисует Балашов на­ родное восстание, вспыхнувшее в ответ на требование Ивана уничтожить вече. «С бы­ стротою, свидетельствующей о вековых на­ выках, собирались выбранные, создавался Совет, опрашивались уличане...». Традиции народовластия, демократии действительно существуют в Новгороде Дм. Балашова; их крушение— великая, невозвратимая потеря. Столкновение Новгорода с Москвой — не просто спор абсолютной монархии с бояр­ ской олигархией, которая оказалась менее жизнеспособной и прогрессивной как форма власти в русском феодальном обществе. В Новгороде присутствует у людей сознание какой-то законности, каких-то человеческих прав, пусть ежеминутно нарушаемых, но по крайней мере существующих; в Москве же никогда не было ничего подобного. В рома­ не сталкиваются между собой две идеи, два понятия — ираво и произвол,— связанные со всей историей двух русских государствен­ ных образований. Сама мысль о каком бы то ни было участии подданных во .власти для московского владык» противоестествен­ на и глубоко враждебна. Есть историческая и социально-психологическая правда в том, что со стороны Новгорода в романе дейст­ вует множество личностей, думающих, ищу­ щих, терпящих крушение, в то время как со стороны Москвы —лишь одна личность Ивана. III, все же прочие, даже самые близ­ кие к нему люди—холопы, все достоинство которых—усердие в службе. Присоединение Новгорода к Москве для автора— прежде всего глубокая нравственная трагедия, свя­ занная с мучительной ломкой представле­ ний. Это относится ко всему новгородскому населению; но даже бояре, при всем их яв­ ном вырождении и исторической ©ине перед Новгородом, все же пользуются авторским сочувствием — просто как свободные люди, вдруг, впервые в жизни, ощутившие себя бесправными рабами. «Липкий пот высту­ пил у Григория «а спине под рубахой. Он не знал, как это страшно, вот так, просто и вдруг, быть схвачену по чужому приказу, р-азом лишиться воли, достоинства, гордости и даже свободы движения. Он понимал храбрость, смертельный риск сечи и даже смерть в бою... Но теперь его .впервые охва­ тил страх, тошноватый и мерзкий. Чувство­ вать это бессилие, невозможность скинуть чужие руки, а паче того — духовное бесси­ лие, бесправие свое, когда остаешься один, и никто не поможет, никто не защитит, и не только яеможно отбиться, но и права от­ биваться ты лишен, ибо взят по суду, и свои, ближние, и те молчат или против — это 'было паче смерти, паче .всего, мыслимо­ го доднесь! Тучин стоял, дрожа и облива­ ясь холодным липким потом, и, не в силах унять эту дрожь беззащитного тела, ненави­ дел себя». Да, но ведь на стороне Москвы — вели­ кая идея единства русского народа, разор­ ванного на части! .Весь парадокс заключа­ ется в том, что в романе эта мысль впервые зарождается в мозгу новгородца; великая мысль приходит в голову духовно свободно­ му человеку, а не, окажем, царскому дьяку Степану Брадатому, несмотря на всю его книжную ученость. Добровольный переход новгородца Назария на сторону Москвы.— тоже трагедия: деспоту нужны не едино­ мышленники, а холопы; и сама, идея единст­ ва Руси, поначалу захватившая Ивана сво­ ей перспективностью, вскоре отталкивает его уже тем, что говорит о каком-то долге самодержца перед народом: «Мысль, не дававшая ему (Ивану) по­ коя, наконец, обрела свой вид. Вот они, старые опасения! Вот она, смута новгород­ ская! Язык русский! Законы единые! С этой стороны ограничить власть, его власть? Русская земля? Как у них тут: Господин Великий Новгород, вече, мужики,— так и по всей земле?! Земля, а не он? Посадник от мужиков? Мысль была настолько неле­ пая, что Иван рассмеялся. Нет, власти, бо­ гом данной, предками утвержденной, он не отдаст яико.му. Расточить! Подальше от та­ ких умников!». Трагическая диалектика истории заключа­ ется в том, что национальное объединение Руси происходит за счет гибели высшего со­ циально-культурного достижения русской