Сибирские огни, 1975, №1

«— Крисп советует выдать им по сто, Гибрид. — По сто? — Гибрид засмеялся коротень­ ким, лающим, подобострастным смешком. —- По сто? Не мало лп- — И я думаю. Гибок а, что Крисп пожад­ ничал немного. По сь. пятьдесят! А? Гибрид кивнул. — Так и быть, по сто пятьдесят тысяч сестерциев и одному, и другому. В награду! Сулла подождал, какое впечатление про­ изведут его слова. И дождался. Фроитан и Руф пали ниц н поползли на животе. Они ползли, как собаки. Доползли до великого господина своего и припали устами к склад­ кам его тоги. И долго лобызали золотистую вавилонскую ткань. Почти у самого пола». Вот идеальные отношения между поддан­ ным и властелином для Суллы: человек, как собака, ползает в ногах господина своего и радостно визжит, получив вместо пинка жирную кость. Сулла вправе гордиться: ведь перед ним ползают не египетские ра­ бы, но полноправные граждане свободного Рима... Какой широкий диапазон нравственных качеств властителей Добра и Зла в их дей­ ствиях! Современный писатель стремится именно к классическим наиболее «рельеф­ ным» историческим драмам, когда объек­ тивный смысл деяния явственно проеци­ руется в личности деятеля, в его духовном и нравственном мире. Личность как полно­ правный субъект исторического действия, личность, несущая всю полноту моральной ответственности за него, — вот пафос исто­ рической прозы, вот объект ее исследования. Разумеется, не случайность и почти одно­ временный выход широкого круга наших писателей к образу революционера; это от­ звук все более растущей общественной по­ требности в герое, связанном с движением истории, а не ее статикой. В то же время новое художественное обретение традици­ онного для советской литературы героя не есть повторение пройденного; в нем своеоб­ разно преломляется опыт советской литера­ туры последних десятилетий. Революционер интересует сегодня писателя не столько как «особенный человек», Человек с большой бук­ вы, сколько как человек в обычном смысле этого слова. И берется герой не в «звезд­ ную минуту» для себя, не в момент торже­ ства или в ореоле священного мученичест­ ва, но нередко в тягостный момент сомне­ ний, духовного и нравственного кризиса. Безнадежный тупик, неразрешимый, му­ чительный клубок противоречий —• в таком положении изображен знаменитый француз­ ский революционер в повести А. Гладилина «Евангелие от Робеспьера». Нет, не в траги­ ческий день термидорианского переворота, не с высоты позорного эшафота, гильотини­ рующего французскую революцию: Робеспь­ ер еще у власти, более того, он победитель, он спас революцию от внешних и внутренних врагов; армия преследует интервентов на их территории, оппозиции разгромлены, рояли­ сты выброшены из страны. И вот теперь, на вершине, он вдруг чувствует, как бездна разверзается под ногами, как невыносимая прострация сковывает его ум и волю. И мысль его несется кругами, судорожно пуль­ сируя и ни за что не зацепляясь в мучи­ тельных и безнадежных попытках объяснить себе: почему все произошло так, как произошло? Почему он, демократ, гуманист, ученик Жака Руссо, защитник свободы и прав че­ ловека, один из главных авторов самой де­ мократической в истории Франции^ консти­ туции 1793 года, последовательный пропо­ ведник общечеловеческих нравственных норм, творец морально-религиозного культа «Высшего существа», наконец, просто чест­ ный человек, Неподкупный, чуждый всяких личных интересов и корысти, — почему ом, придя к власти, стал знаменем и символом жестокого, кровавого террора? «Террор означал приостановку тех демократических декретов, осуществления которых Робеспьер добивался столько лет. Террор означал пре­ вращение страны в огромный военный ла­ герь, живущий по всем законам военного времени. Террор означал ограничение сво­ боды каждого человека. Террор означал по­ всеместное введение смертной казни, за от­ мену которой Робеспьер боролся еще в Уч­ редительном собрании. Террор убивал сво­ боду печати, свободу мнений. Террор откры­ вал возможность произвола отдельным ли­ цам, случайно оказавшимся на волне революции». Да, угроза республике... Да, вторжение интервентов, Вандея, роялистские загово­ ры... Но почему в короткий срок грозная машина террора уничтожила всех видных революционеров? Почему он, Робеспьер, в этот ужасный миг почувствовал, что он со­ вершенно один? Своими руками послал он на казнь своих ближайших друзей — Дан­ тона и Демулена. Он сделал все, чтобы спасти их, — и не мог. И вот, связанные, они трясутся в позорной телеге, проклиная его, Робеспьера... И в результате —- пустота. Всеобщая не­ нависть. Проклятия, сыплющиеся со всех сторон. Полное отсутствие перспективы. И, главное, оцепенение, невозможность рабо­ тать, думать, действовать. В отличие от своего героя — автор хоро­ шо знает, почему так произошло. Он знает: сторонник «чистой морали», абстрактных, абсолютных этических норм, Робеспьер был на самом деле орудием тех самых «матери­ альных» сил общества, которые так прези­ рал; по мысли Маркса и Энгельса, именно последовательность в отстаивании «общече­ ловеческого» делала его выразителем инте­ ресов мелкой буржуазии—класса колеблюще­ гося, размывающегося—шаткая опора! Тер­ рор, ликвидация фракций были необходимы для защиты революции, но за каждой фрак­ цией стояли определенные классы, общест­ венные группы; расправляясь с ними, Робес­ пьер тем самым катастрофически сужал опо­ ру собственного правительства. Наконец, все его правление, вся якобинская диктатура оказались не чем иным, как кратковремен­ ным забегом революции вперед — для того, чтобы расчистить место для господства буржуазии.