Сибирские огни, 1975, №1

го. Именно в летописях увидел В. Лихоно- сов высокое и мудрое простодушие, нравст­ венную цельность и чистоту: «Боже мой, как хорошо, как близко душе! Высоко взлетели люди... Теперь они там, в беско­ нечности». В книге В. Пановой, однако, царит совер­ шенно иная атмосфера. Никакой благости, ясности, душёвной целостности в нашем древнем прошлом писательница не находит. В ее трактовке зачинатели древней культу­ ры на Руси — это не хранители заветов и не­ изменных устоев, переданных из еще более незапамятной древности, это люди, смело разрушающие старые устои, духовные бун­ товщики, осмеливающиеся перейти «за чер­ ту». Хранит устои Ольга, когда совершает свою чудовищную месть древлянам; но это устои варварства; первый шаг к куль­ туре умная властолюбивая княгиня делает, отступив от обычаев предков, потянувшись к иному образу жизни - сначала просто из хозяйственной распо­ рядительности: «Пора нам в люди выхо­ дить». Жизнь Феодосия — тоже бунт, бунт духа против власти плоти, порыв к свободе внутренней жизни, не останавлива­ ющийся ни перед чем. «Феодорец, белый клобучок» —напротив, бунт здоровой плоти против застывшей псевдодуховности, порыв дерзкого и индивидуалистического своево­ лия, разбуженного властью. Наконец, «Кто умирает» — зловещая проекция само­ державной власти в человеческой душе, власти, столь укрупняющей личность и под­ вергающей страшным испытаниям ее нрав­ ственные основы. Во всех этих случаях моральные начала для героев — вовсе не «привычное дело», извечный порядок, в который вложены их жизни и души; они действуют вопреки «есте­ ственному круговороту», они д е р з а ю т х о т е т ь , чувствовать, верить, бунтовать, не соглашаться. И в этом стремлении своем, обгоняя «естественный» ход вещей, они об­ речены на поражение, не только физическое, но и моральное, ибо действительность, оста­ ваясь неизмеримо сильнее их, неизбежно подчиняет себе их .стремления, деформируя по своему образу и подобию... О, как дале­ ки герои Пановой от душевной цельности, того «благолепия», которое видят в летопи­ сях некоторые наши современники! «Сказание о Феодосии», бесспорно, луч­ шая повесть в «Ликах на заре». .Бунт юно­ ши Феодосия против плотских радостей бы­ тия, за свободу последовательного служения богу для писательницы вовсе не просто изу­ верский фанатизм, как, несомненно, данная тема трактовалась бы сорок лет назад, ког­ да ненависть к религии как таковой явно перекрывала стремление объективно оценить историю нашей культуры. Это отражение знаменательного сдвига в жизни Древней Руси, так сказать, кардинальная смена об­ щественных ценностей. Подвиг духа начина­ ет теснить подвиг плоти. Феодосий «и есть истинный богатырь нашего времени... Имев­ ши богатство и всякую роскошь, по доброй воле от всего отказался и с ликованием по­ шел на лишения, на невзгоды и боль, — не в этом ли наибольшая мощь, какая может быть и о которой наши деды и прадеды по­ нятия не имели, поклоняясь бездушным идо­ лам?» Стремление к духовному подвигу глу­ боко понятно и близко автору в герое; В. Оскоцкий верно замечает, что в истории Феодосия «зоркий взгляд художника... уло­ вил протест против несвободы и бездухов­ ности жизни, протест, проникнутый как ас­ кетическим отвращением к «мерзкой плоти», так и устремлением к высшей деятельности духа...» Нравственное возвышение Феодосия, од­ нако,—лишь первый акт драмы; она имеет и второй акт: нравственное падение, «закат» Феодосия; субъективные стремления и по­ тенции его натуры трансформируются в объ­ ективном смысле того дела, которому он служит. Религия как идея, как порыв к иде­ алам неизбежно закрепляется в церкви — орудии власти духовной и. материальной. В отшельническом житии Феодосий дости­ гает, наконец, искомой гармонии. Однако развитие феодального общества, рост влия­ ния церкви ставит «спасающихся» в центр общественного внимания. Неожиданно для себя Феодосий пробуждается от своего блаженного сна, обремененный игуменской властью. Та же вера, те же идеалы, то же служение богу требуют от него нового под­ вига. И он отдается ему — самоотверженно и страстно, как все, что делает этот человек. Суровая логика церковной власти вступа­ ет в свои права. «Одна ноша, видишь ли, у пастыря и другая — у пасомого»,—■ с грустью говорит герой. Первое, с чем столк­ нулся он, очнувшись от блаженного забытья, — несовершенство и слабость людей, кото­ рые не обладают ни его цельностью, ни убежденностью, ни силой духа. И он пре­ исполняется ревностного желания спасти людей вопреки им самим, возложив на свои плечи их ношу. Борец против «несвободы и бездуховности жизни» становится активным внедрителем строжайшего Студийского ус­ тава, где утверждается безграничная власть игумена, где «предусмотрен каждый шаг спасающегося брата, и все учтено, что­ бы не дать ему споткнуться». Как Великий Инквизитор, он ведет людей к Счастью и спасению через полноту несвободы; как и герой Достоевского, он не прочь теперь за­ ставить «мерзкую плоть» служить укрепле­ нию своей духовной власти; бессребреник становится рачительным хозяином, приумно­ жающим земные богатства монастыря. В этой роли Феодосий теряет свою нрав­ ственную высоту; в нем, проповеднике люб­ ви к ближнему, появляется та жестокость по отношению к конкретному человеку, ко­ торая побуждает его отказать в свидании несчастной матери. Кроткий Феодосий ста­ новится Феодосием неистовым, обличаю­ щим; в нем просыпается жажда духовно повелевать, «отстоять истину от всех, сколь­ ко их ни есть, извратителей, хулителей, злоб­ ствующих, маловеров и нерадивых». И под конец им овладевает расслабленное старче­ ское честолюбие, желание повыигрышней, поэффектней запечатлеться в памяти потомства. История суровая и трагическая. Как пи­ шет К- Симонов, «особенно страшно, когда