Сибирские огни, 1974, №12

деньги? — экая беда, стоит ли думать о таком, если возможна деятель­ ность. С тем она пришла в лагерь Лонг, с тем стащила потный чулок со стертой грязной ноги солдата, положила ладонь на липкий от лихорадки лоб рябого волонтера из-под Кейро, с тем уселась в седло, в грубых баш ­ маках и длинной суконной юбке, чтобы ехать через запруженный людь­ ми Чикаго. Она опиралась правой рукой о луку седла, в левой д ерж ал а хлыст и шляпу так низко, что ленты едва не касались земли, голова чуть запрокинута, словно ее клонят на зад тяжелые, уложенные высоко воло­ сы, в серых гла зах счастливое удивление, а губы побледнели, они живут, берут воздух, так внятно и так жадно, как можно брать воду; кровь от­ хлынула от лица, чтобы оттенить его нежность. А между тем, вся она крепка и не чужда седлу, оркестрам, она, как жена мастерового или дровосека: широкая в плечах, широкая в бедрах, женщина, во всем женщина. У манежа полк ждали администраторы штата во главе с губернато­ ром. Ричард Иейтс пригласил меня остановиться, вместе с ним осмотреть идущие роты. Он поклонился Надин, и она спешилась, не догадываясь ехать дальше. Позади ржали лошади — у коновязей и запряженные в экипажи: жены знаменитых чикагцев оставались на сиденьях — с поду­ шек, как с подмостков, все видно, можно окликнуть знакомого, которого патриотический порыв толкнул в волонтеры. Шли роты. Приближаясь к манежу, волонтеры равняли шаг и о р а ­ ли песни на пределе голосов. Зуавы и до меня отличались хорошим строем — они и ассистировали мне в обучении других рот, одному мне не поправить бы дела в три недели. Трубили трубы, убыстренным гуси­ ным шагом прошел парадный оркестр штата, вклинившись между рота ­ ми, в реве солдатских глоток я уже различал и отдельные голоса: осо­ бенно один — высокий, ангельский, при его звуках отлетала сама мысль о войне. Это пел Дж ордж Джонстон, совершеннейший мальчик. Ездовые застыли на лошадях, шестериком впряженных в пушки и фур ­ гоны. Светлые филадельфийские ремни давали некое единообразие ра зно ­ мастным солдатам в башмаках и гетрах, в высоких, под самый пах, с а ­ погах или в остроносых, почти закрытых штанами с лампасами . Огнен­ ные зуавы и в пешем строю позванивали самочинно присвоенными шпо­ рами,— я застал эти шпоры в лагере .Лонг и не стал отнимать у зуавов их игрушки; Юг мнит себя р ы ц а р с к и м гнездом, без шпоры он не отмерит и шагу, северянин в его глазах — торгаш, увалень, пусть же звенит и шпора зуава, напоминая южанину, что и Север не чужд романтики. Хорошая была минута: улица раздалась, образуя у манежа пло­ щадь, дома и одинокие вязы не мешали вечернему солнцу подмешивать красное золото в смуглые лица волонтеров, в зеркально начищенную медь труб, проливать его на холсты фургонов, на крупы лошадей и ство­ лы орудий. Судьба подарила мне не регулярного солдата, а волонтера, добровольца, в ранце у которого чаще найдешь конверт и бумагу для письма, а то и книгу, чем флягу вина или колоду карт, людей, солдат, перемешавших верования и языки. Мы жили верой в братство людей,— приближался час, когда наша вера вступала в великое испытание. Замедлив шаг,— впереди случился затор ,— к манежу подходила рота Башрода Говарда. Капитан в седле, его лошадь, как в манеже на вольтижировке, поднимала тонкие в белых чулках ноги, а рядом, близко к всаднику, шла женщина с сыном на руках. Первое впечатление — рядом с капитаном идет рабыня, рабыня, полюбившая господина, а потому свободная хотя бы в чувствах, в страсти, в преданности к тому, кто д ер ­ жался в седле неподвижно, не повернул к нам головы, досадуя на з а ­ держку колонны. Смолистые, прямые, как у индианки, волосы спадали ей на плечи, смуглое лицо с влажным ртом и грубоватым, чувственным