Сибирские огни, 1974, №12
— Дверь-то прикрой,— сердито посмотрел на него Борис Гу ставович. — А чего телитесь? — нарочно придержал дверь полуотворенной Вонифатий Захарович.—Это тебе не Германия, ядреный лапоть. Он хотел сказать еще что-то, по всей видимости, оскорбительное, но, заметив меня, тут же прикрыл дверь: — С легким паром вас! Ну, как банька? Под метель она в самый раз. Хе-хе-хе. А? Борис Густавович? — Гляди, Ваня, и сопоставляй,— вместо ответа насмешливо посове товал Тихонину Кайсер. С приходом Шмырина в предбаннике стало тесно, душно, запахло соляркой и давно не стиранной одеждой. — Сейчас ребята подойдут,—- сообщил мне тракторист.— Сходить, что ли, встретить, пока вы тут оболокаетесь? Пожалуй, схожу. А то и не разойтись нам. Но он все не уходил, все топтался, наступая мне валенками на ноги. — Слышь, Ванюха,— наконец снова подал он голос.— Ты, как по ешь, не разбегайся, понял? Сразу в наш балок ступай. Дело есть. Об мозговать надо, переговорить, что да как. Поимей в виду. На этот раз, не дождавшись, что ответит Тихонин, Шмырин дейст вительно ушел. Мы одевались молча, думая каждый о своем. С удивлением я заме тил, что Борис Густавович тоже заторопился. По его сухому аскетиче скому лицу катился густой болезненный пот, а он все стирал и стирал его полотенцем. По всей видимости, Кайсер не хотел оставаться в бане один на один со Шмыриным. Что между ними такое? Если верить Головушкину, оба из одной деревни. — Может, посидим немного,— предложил я Тихонину,— чтобы пот сошел? — Можно,— откликнулся тот распаренно. Борис Густавович как-то сразу перестал спешить. Теперь он одевал ся обстоятельно, изредка поглядывая на нас. 10 — А на пятьдесят третьей,— сказал Иван Тихонин, смахивая брит вой пену с правой щеки,— медвежонок Веньку Бекетова, это самое, пор вал. Венька с ним побаловаться хотел, начал его из-под балка за’ цепь выволакивать, а он р-раз! И без малого — с пол-лица кожу спустил. Потому что дурак твой Венька,— откликнулся Гайфутдинов — Как есть дурак. Зачем зря зверя трогать? Он лежал на кровати в портянках, закинув большие руки под голо ву, и смотрел в потолок. — Ну да,— не согласился с ним Тихонин,— Тоже мне цаца! Занавеска, отгораживающая его семейную половину от общего жи лья, на день приоткинута. З а ней все по-домашнему уютно, аккуратно: высоко взбиты подушки, над ними пристроен узорный коврик а на сто ле цветет в стакане луковица, такая же, как в столовой. — Но все-таки Венька дал ему почувствовать... — Ладно, Ваня, помолчи,— подал из своего угла голос Шараевский (сейчас он что-то не в духе). Про медвежонка, о котором вспомнил Тихонин, я уже слышал. Он
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2