Сибирские огни, 1974, №12

проще и веселее. Во всяком случае, без них люди более сложные и про­ тиворечивые трудно уживаются друг с другом. Константин Шараевский похож скорее на студента, чем на работя- гу-монтажника. У него хорошо подвешен язык, он весельчак, повеса. По­ жалуй, пока о нем трудно сказать еще что-то... Интересно, за что его недолюбливает Лосяков? Гайфутдинов молчалив, скрытен. Но к его словам в бригаде прислу­ шиваются. Кайсера жалеют. Тихонин наивен, прост. Иное дело его же­ на, Шурочка. О таких в народе говорят: интересная, но шельма. Однако и между этими определениями может поместиться множество самых не­ ожиданных качеств. Глеб Угольников пока соответствует той характеристике, которую ему дали в письмах мать и тетя. Правда, этого еще очень мало, чтобы понять человека, но на первый случай достаточно. Лосяков — особая статья... Это — личность, скрытая за невзрачным фасадом. Пожалуй, он глубже всех здесь присутствующих. Головушкин и Шмырин — тоже люди далеко не простые... Ого, да уже двенадцатый час ночи, а собранию еще конца-краю не видно. Нет, сегодня ничего не получится... 6 Прежде, чем лечь спать, мы с Головушкиным на совесть протопили гостевой балок, похожий на деревенскую избу-вековуху — тесный, но отстроенный основательно. Так получилось, что сегодня мы с нормиров­ щиком, неразлучны. Что ж, я не в обиде. — Ну вот,— удовлетворенно крякнул Микуль Иванович.— Хоть березовый веник ломай- Или того запаристей— пихтовый,— он поставил у стенки унты на толстых войлочных подошвах, положил сверху потер­ тую брезентовую планшетку и, раза два боднув головой низкий потолок, разместил, наконец, свое длинное неловкое тело на кровати с проломан­ ной спинкой. Потом издали задул керосиновую лампу.— Пора и на бо­ ковую. От любой хвори и усталости — самая первая химия. Я молча задвигался в меховом спальном мешке, устраиваясь по­ удобнее: притиснулся спиной к стене, подтянул к животу ноги, обхватил их руками, расслабил мышцы и плотно сомкнул веки. Обычно эта поза помогает мне отключиться от многочисленных впечатлений дня, провести черту между днем и ночью. Заворочался на своем скрипучем ложе нормировщик, закашлял в кулак, зашелестел спальным мешком. — Не спишь, Андрей? — окликнул он меня беспокойно и, не дожи­ даясь ответа, сообщил:— Вот и я не сплю. Расшевелило собрание, ни­ как сон не идет. Молодой был — думал, что настоящая жизнь начнется после того, как поднаберусь опыта и ума. Седина в голову, а я все жду — может, теперь начнется. В прошлом месяце мы беседовали об этом с главмехом. Хороший, между прочим, мужик... Ну, так вот, он мне и го­ ворит: «Не обольщайся, Микуль Иванович, самое интересное с нами про­ исходит, когда мы не ждем для себя ничего интересного. Сейчас, говорит, мы и есть в самой жизненной поре». Я тогда как-то все это не осознал, ие под настроение попало, а сегодня смотрю на людей Совалова и ду­ маю: вот когда вы сегодняшней жизнью живете! И завидно мне стало, будто я не тем же существую. Это, как я понимаю, от посторонней точки зрения, оттого, значит, что я на них со стороны своей смотрю... Слышь, о чем я говорю? — Слышу,— подтвердил я. Взять хотя бы меня,— Головушкин снял часы с запястья, стара