Сибирские огни, 1974, №12

Так в рецензию^ входит пафос утвержде­ ния, ибо Яновский видит созидательное на­ чало жизни и хочет, чтобы читатель вместе с ним достойно оценил это; отсюда — лирн- чески-приподнятая интонация, подкреплен­ ная концовкой статьи: «Я, кажется, увлек- ся... И не мог не увлечься, так как повесть В. Кожевникова очень органична, наполне­ на тем воодушевлением, тем пафосом сози­ дания, которым живет вся наша страна. У этой взволнованной и волнующей книги мо- гут быть и ярые противники, только равно­ душных к ней быть не может». Не приведет ли такая методология к оши­ бочной оценке? Ведь налицо увлеченность пафосом произведения и, как будто, изве­ стное пренебрежение к его художественно­ му уровню. На этот риторический вопрос следует от­ ветить так: ошибка была бы возможной, если бы не весьма существенная особен­ ность в позиции рецензента. Суть ее в том, что Яновский рассматривает литературных героев, всесторонне учитывая социально­ психологические обстоятельства, сопутству­ ющие каждому персонажу. В статье «Художник и время», о романе A. Иванова «Повитель», критик затрагивает и другие произведения советских писателей. «Кто такой, например, Крамов из романа B. Каверина «Поиски и надежды»? — спра­ шивает Яновский. — Вся его, на первый взгляд, содержательная, общественно-по­ лезная жизнь, — рассказывает В. Каверин, — была в сущности жизнью разбойника на большой дороге». Какова ж е природа этого разбойника,— продолжает Яновский, — кого он представ­ ляет в нашем обществе? На эти законные вопросы роман В. Каверина не дает ответа, больше того, появление на свет крамовых объявляется загадкой... Главный герой ро­ мана доктор Василькова, заметив на Кра- мове «тень смерти», обобщает: «...с холод­ ным изумлением смотрю я на этого челове­ ка, полумертвого... и все еще упорно цепля­ ющегося за свое разбойничье право, кото­ рое было дано ему неведомо когда и неве­ домо кем». Н. Яновский, подводя итог сказанному, начисто отвергает право писателя на подоб­ ное изображение: «Итак, «загадочно» и «не­ ведомо», кто такой Крамов, из чьих рук получил он право лгать, доносить, убивать? Русская реалистическая литература никогда не строила исследование пороков челове­ ческой натуры на столь шатких основаниях. Иудушка Головлев свое разбойничье право уничтожать и калечить людей получил не из рук неведомого существа. Скупой ры­ царь, барон Филипп — не птица феникс, возрождающаяся из пепла. М. Салтыков- Щедрин и А. Пушкин, рисуя своих героев, с предельной ясностью раскрывают их со­ циальную природу. По замыслу автора, Крамов — ультра­ современный герой, а по существу он обык­ новенный злодей какой-нибудь старон-пре- старой мелодрамы, неизвестно, как появив­ шийся и еще более таинственно исчезнув­ ший. Грацианский из романа Л Леонова «Русский лес» не менее страшная фигура, чем Крамов. Однако Л . Леонов ннкого им не пугает. В романе дан психологический и социально верный процесс превращения ум­ ненького сынка профессора духовной акаде­ мии в законченного подлеца и предателя. Грацианский не пугает нас. потому что мы точно знаем не только его страшную силу, но и его слабость, знаем его природу». Вывод очень категоричен, но убедителен, аргументация критика основана на опыте русской классической и советской литера­ туры. Не случайно в этой же статье, высо­ ко оценивая роман Г. Николаевой «Битва в пути», Яновский доказывает, что объяс­ нение писательницы, откуда берутся валь- ганы (если «Вальган дышит одним дыхани­ ем с коллективом и живет под его тысяче­ глазым и ежечасным контролем, упырь чах­ нет, скрючивается, заползает в тайные глу­ бины, теряет силы. Но вот человек почувст­ вовал себя не среди людей, а вне их оздо­ ровляющего дыхания, вне тысячеглазого контроля, и упырь обретает силу, тянет щупальца, изменяя лицо и улыбку, движе­ ния и повадки, образ жизни и образ мыш­ ления»), — такое объяснение «ровным сче­ том ничего не объясняет... И хотя такая болезнь, как вальгановщина, указана, кор­ ни ее вскрыты автором романа без необхо­ димой всесторонности и глубины». Так в методологию критика входит тре­ бование обязательного анализа конкретных общественных и социальных условий, вы­ зывавших к жизни тот или иной тип. Отсю­ да идут и выводы критика о том, насколько современно то или иное произведение. Кажется парадоксальным, что Яновский называет глубоко современными произведе­ ния, отражающие давно ушедшие времена, — «Клим Самгин» М. Горького, вторая часть шолоховского романа «Поднятая це­ лина», повесть П. Нилина «Жестокость». И называет не только современными, но и зло­ бодневными. Вместе с тем, он называет про­ изведения, трактующие события недавних дней, — но содержание их таково, что взволновать они никого не могли и устаре­ ли, едва успев появиться. Логика рассуж­ дений очевидна, и критик справедливо ре­ зюмирует: «Современность — душа литера­ туры,—положение абсолютно верное, но его нельзя понимать примитивно». Так Янов­ ский показывает и современность романа «Повитель», посвященного давним годам. Историзм в подходе к литературным яв­ лениям позволяет увидеть каждое произ­ ведение в контексте эпохи, проследить при­ чины, обусловившие его появление на свет, проанализировать, что нового внесло оно в художественное освоение действительности, какие коррективы ввело в его оценку быст­ ротекущее время. «Первая часть «Поднятой целины, — пишет Яновский. — появилась в тот момент, когда роман был просто не­ обходим, как самый действенный агитатор за новую колхозную жизнь советской д е­ ревни». Но вот, спустя долгие годы, появи­ лась вторая часть романа. «И странное де­ ло, этот, по види-мости, теперь далекий ис­ торический для многих жизненный матери­ ал в руках взыскательного художника, все­ цело и постоянно живущего интересами