Сибирские огни, 1974, №11

тину, а красоту. Историческая память необходима, она придет скоро и к России, вылупится из ее несомненного прошлого, презирая династии, но именно память, а не та живая, мучительская сила нервов, истязание сердца и страсти, какими жили прошлые люди. Если бы эта сила не убы­ вала, не переливалась в остывающие формы памяти, а со всем жаром передавалась будущему, у которого своя страсть и новые истязания, жизнь на земле стала бы невозможной, сжигающей в золу и дым. Поймите меня: в Лондоне жил человек, чье слово весило для нас больше всех других слов, и я мог явиться к нему не праздно, а по делу. После Берлина, и Париж , и Остенде, и туманный пролив под вещие удары колокола, и белые обрывы Дувра , и Лондон с первыми днями уст­ ройства,— все наполнилось новым смыслом: впереди визит к Герцену! Начали мы с не Трюбнера, а с Тхоржевского , рассчитывая наши в нем человека, знакомого с Россией, и не ошиблись: он встретил с опаской мои эполеты, был сух, потом смягчился,— нашлись у нас и общие знако ­ м ы е— Тхоржевский знал старшего брата несчастного Людвика. Поляк по рождению, Тхоржевский любил русского изгнанника братской лю ­ бовью. Во всю мою жизнь я не собирал коллекций — я слишком склонен раздавать, чтобы быть собирателем, но одну к о л л е к ц и ю моя память хранит свято — примеры братства, помимо и д аж е вопреки крови. Если великие и малые племена для того только заселили землю, чтобы, отго­ родись горами, реками или морями, втихомолку ковать оружие вражды, лелеять свою кровь, находя ее состав выше чужой крови, тогда всеобщее истребление — дело времени и удел человечества. После знакомства со Станиславом Тхоржевским мы долго не реша­ лись вернуться в прохладную комнату пансиона со студеной водой в бе­ лом с синим узором кувшине, со свежим всякий день бельем и успокои­ тельной тишиной. Д о крайней усталости мы бродили по обширной Рид- жент-стрит, то скрываясь в темноте ночной улицы, то выходя под свет газовых фонарей. Я держал в руке полученную у Тхоржевского книгу — с месяц назад вышедшую вторую «Полярную звезду» ,— а мысли и серд­ ца наши были поглощены несчастьями великого изгнанника. Слухи о смер­ тях вокруг Герцена доходили и до нас перед Крымской войной, но так они были темны, так перемещались в них сочувствие и злоба, испуг пуб­ лики и черное карканье святош, что нечего было и думать об истине. А тут мы услышали горестную речь друга, мы вместе с ним пережили ги­ бель матери Герцена и сына Коли в морской пучине, где-то между мате­ риком Европы и островом Мер, и агонию его жены, а с нею и оборвавше­ еся дыхание новорожденного Герцена. Мы у в и д е л и скорбные похо­ роны русской на итальянской земле, на высокой горе у моря, процессию, которая шла долго, минуя пригороды и кучки зевак , дивившихся огром­ ному венку алых роз на гробе, но более всего отсутствию священ ­ ника. Были минуты, когда мне казалось, что я теряю Надю, что у г а с а ­ ет не Natali, a Nadin, сломленная чужбиной, что и в созвучии двух не­ русских имен, которыми любящие нарекли русских женщин, есть тайна и умысел судьбы. Мы не уснули в ту короткую июньскую ночь. Шло к полному утру, солнечному и ясному, когда мы закрыли книгу, почувствовали голод и позавтракали в первой попавшейся харчевне. В полдень мы наняли кэб, чтобы поспеть ко времени на Финчлей-род. Надя безмолвно смотрела на редевшие дома лондонского пригорода; чем ближе подвигала нас к до ­ му Герцена сытая лошадь, тем очевиднее открывалось смятение Нади. В начале Финчлей-род я отпустил возницу. Мы не спеша двинулись по четной стороне, наблюдая дома, изгороди и калитки нечетной. За 19-м номером окраинная зелень оборвалась, потянулась угрюмая кирпичная стена, высокая, со сверкающими на солнце остриями битого стекла по­ верху. И за стеной хоронилась зелень, силясь выглянуть на Финчлей-род,